Николай Некрасов

В письме Л. Н. Толстому по поводу рассказа «Записки маркера» Некрасов среди недостатков отметил: «…язык Вашего маркера не имеет ничего характерного — это есть рутинный язык, тысячу раз употреблявшийся в наших повестях, когда автор выводит лицо из простого звания». Несколько позднее он изменил оценку толстовского произведения. Однако, возможно, сама строгость, которую Некрасов проявил к молодому писателю, была вызвана его собственными раздумьями о том, как должна в художественном произведении звучать речь людей «простого звания». Результатом работы над таким языком стало замечательное стихотворение «В деревне». Еще до этого язык простых людей звучал в стихотворениях Некрасова — это был язык крестьянина («В дороге», «Буря», «Вино»), мелкого чиновника или городского мещанина («Пьяница», «Филантроп»). Однако, возможно, с точки зрения самого Некрасова, он не использовал все возможности этого языка, ставшего только способом обозначения социального статуса персонажа, указания на специфику его положения и культурное отличие от представителей образованных сословий. Такие произведения всегда были сюжетные, в них простой человек сообщал печальную историю, которая имела социально-критический заряд; «душа простолюдина» всё-таки оставалась на втором плане. В стихотворении «В деревне» сюжет фактически отсутствует: автор подслушивает разговор двух старух. Одна из них рассказывает о смерти сына, рассказывает долго и с нагромождением подробностей, которые ничего не прибавляют к сюжету, но позволяют пристальнее вглядеться в убогий быт пожилой женщины, в ее жалкую жизнь и настоящее горе. Возникает и определенная глубина этого переживания: ей жалко сына и одновременно себя; собственно, психологический рисунок как раз и основан на том, что старуха не понимает, что вызывает ее страдания — чувство утраты единственного сына или голодная и холодная старость, на которую ее обрекла потеря кормильца. Нужно отметить, что лирический герой в этом стихотворении — не просто слушатель, праздный ездок или охотник, но именно поэт, приехавший в свое имение поработать и поохотиться. Эта на первый взгляд незначительная деталь тем не менее свидетельствует, что после шага, сделанного Некрасовым в стихотворении «Муза», поэзия действительно стала его жизнью.

Отсутствие ярко выраженной социально-обличительной «истории» объединяет «В деревне» с одним из самых знаменитых произведений Некрасова и, наверное, первым, ставшим бесспорной общенациональной классикой, — «Несжатой полосой». В первом стихотворении сын старухи умер, во втором — крестьянин не может сжать свою «полоску», потому что «червь ему бедное сердце сосет». Ни в том, ни в другом случае в самой истории нет никакой прямой несправедливости, обиды, причиненной помещиками или просто злыми людьми. И тут и там показано горе как бы в чистом виде, роком легшее на плечи крестьян. Кажется, в этом и заключается некрасовский «отклик» на текущие события: он говорит о народном горе, о народном страдании, о причинах которых прямо нельзя говорить. Некрасов оплакивает вместе с народом неожиданно свалившееся горе — смерть детей и кормильцев, остающиеся несжатыми по всему народному миру «полоски».

Еще одно событие пока не представлялось судьбоносным и значительным: с самого начала года в журнале начал публиковать рецензии молодой человек, только в прошлом году приехавший с женой из Саратова и до «Современника» напечатавший несколько рецензий у Краевского, — Николай Гаврилович Чернышевский. Он был пунктуален, эрудирован, имел бойкое перо, но в первое время казался заурядным сотрудником из тех, которые всегда вербуются в журналы на отделы библиографии — читать поток печатной продукции и извлекать из него материал для небольших рецензий и заметок. В тот год никто из «грандов» «Современника», обладателей громких литературных имен, не обратил на него внимания. Некрасову же Чернышевский понравился и быстро получил от него предложение о постоянном и непременно «эксклюзивном» сотрудничестве. О их первом свидании Чернышевский оставил чрезвычайно ценные воспоминания, благодаря необычайной цепкости его памяти донесшие до нас много интереснейших подробностей. Вначале он, думая, что Панаев, значившийся на титульном листе ответственным редактором, является хозяином журнала, пообщался с ним, а потом встретился с подлинным редактором «Современника»: