На уроках латинского, истории, русской словесности и физики – предметы, которые Пирогов знал и любил, – он оставался до конца, предлагая вопросы. Гимназисты скоро привыкли и освоились с попечителем. На уроке истории некоторые ученики пускались “в рассуждения”. Пирогов выслушивал, вставлял свои замечания, иногда смеялся, если ученик зарапортуется. Надо знать, что в классе никто из гимназического начальства не присутствовал. Пирогов не придавал значения этой mise en scиne и при первом же посещении пожелал остаться один с учителем и учениками. Он не хотел иметь посредников в лице директора, полагаясь на свое собственное впечатление. Пирогов входил всегда бесшумно, как обыкновеннейший, простейший смертный, без всякой свиты. При своих посещениях, о которых заранее никто обыкновенно не знал, Пирогов обращался к первому попавшемуся ему навстречу в коридоре гимназии лицу. У такого случайного путеводителя он узнавал, где такой-то класс; тот доводил посетителя до дверей и удалялся, так как Пирогов двери отворял сам. Мелочи, скажете вы. Конечно, мелочи. Но припомните щедринские “мелочи жизни” и вы оцените по достоинству пироговские.
“Приходил он в гимназию обыкновенно пешком: многие маленькие ученики его не знали и при встрече в воротах, не снимая фуражки, с любопытством озирались на него, потом сами же и рассказывали надзирателю, за что и получали должный выговор. В грязную погоду Пирогов приходил в больших калошах-кораблях, с засученными панталонами и так входил в класс и садился на скамье, слегка сгорбившись. Как теперь, вижу эту невысокую фигуру с большими седоватыми баками, с густыми нависшими бровями, из-под которых выглядывали два маленьких проницательных глаза; выслушивая объяснения, Пирогов иногда пристально всматривался в говорившего: маленькие глаза его пронизывали человека насквозь, как бы ставили духовный диагноз говорившему… Казалось, что под слоем фраз эти маленькие, углубленные в орбиты глаза желали схватить самое нутро. Не обращая совершенно никакого внимания на старания гимназического начальства придать классным комнатам внешнюю чистоту, Пирогов, входя в класс, углублялся тотчас в книгу или пристально смотрел на говорившего с ним ученика, заботясь, конечно, не о недостающих на сюртуках пуговицах или высунувшемся воротничке сорочки. Скоро гимназисты полюбили этого “сурового и жесткого человека”; мы со свободным искренним уважением относились к нему; молодой инспектор наш угадал в нем великого человека-гуманиста прежде еще, чем о нем заговорили в Одессе во всех слоях общества”.
Недолго пробыл Пирогов в Одессе, но и это короткое время прошло не бесследно. Так, он организовал литературные беседы в гимназиях. Цель этих бесед разъясняется в небольшой одноимённой статье, вошедшей в его сочинения, – подготовить будущих студентов университета, приучить их исподволь к самостоятельному научному труду, без которого учение в университете, по справедливому мнению Пирогова, бесплодно. Темы должны, конечно, давать наставники, потому что выбор темы требует слишком много такта и должен быть по средствам ученика, чтобы тема не осилила избравшего, а напротив, чтобы ее осилил избравший. Сочинения писались обыкновенно по истории и русской словесности. Литературные вечера продолжались с семи до одиннадцати-двенадцати часов ночи. Собирались в большой зале первой одесской гимназии. Ученики первой и второй гимназий рассаживались отдельно. В конце продолговатой, образующейся между ними площадки находилась кафедра, к которой подходил референт, становясь лицом к учителям и приглашавшимся на беседы профессорам. На эти беседы допускались ученики последних трех классов. Литературные вечера сделались очень популярными, и гимназисты посещали эти необязательные беседы очень усердно. Они могли услышать здесь профессоров лицея, которые, польщенные присутствием Пирогова, оппонировали юным гимназистам. Беседы превращались в лекции, из которых участники все-таки много выносили.
Пирогов, конечно, не забросил медицины и продолжал практиковать. Бедные ученики, не имевшие средств платить доктору, обращались к Пирогову в качестве пациентов, даже с теми болезнями, которые сопровождают обыкновенно юношеский возраст. “И как это у вас хватило смелости идти с такою болезнью к господину попечителю! Вот увидите, будет вам!” – говорили надзиратели. Но гимназисты знали, к кому шли. Они посмеивались на замечания надзирателей. Нечего и говорить, прибавляет рассказчик, что предсказания начальства о дурных последствиях для ученика никогда не сбывались.
Таковы были отношения попечителя к гимназистам.