Николай Самохин. Том 2. Повести. Избранные произведения в 2-х томах

– В лото поиграли, – весело продолжал загибать пальцы Машкин, – снежную бабу слепили, концерт по заявкам слушали, кукольный театр устроили..

– Кукольный театр! – чуть не плача, закричал Мишкин. – А мы-то! Мы-то! Уй-уй-уй-уй-уй. Слушай, – сказал он и взял Машкина за пуговицу. – Давай как-нибудь соберемся. Ну, хоть в воскресенье. Вы да мы – и больше никого. Посидим в своем кругу. Тихо-мирно. Ну, как ты рассказывал. А?

– А что, – сказал Машкин. – Это идея.

Мишкин и Гришкин встретились на пятый день нового года.

– Ну, как праздничек? – здороваясь, спросил Мишкин.

– Мрак! – сказал Гришкин. – Мрак и ужас! Просто кошмар! Пришел этот змей Яшкин. А потом этот циклоп… Ну как его?. – Гришкин потер над бровью и болезненно сморщился.

– Пашкин, – подсказал Мишкин.

– Вот-вот, с Кошкиным. Что там было! Что было! Описать невозможно.

– Ну и дурак! – сказал Мишкин. – Вот мы с Машкиным в воскресенье собираемся. Тихо, мирно. Чайку попьем, телевизор посмотрим, кукольный театр для детишек…

– Братцы! – сказал Гришкин. – Возьмите меня. Не могу я больше так! Пропаду я, братцы!..

Гришкин и Яшкин встретились на шестой день нового года.

– Хорош ты был в тот раз, – неодобрительно сказал Гришкин.

– А что, а? – завертел головой Яшкин. – Все в норме, старик. Было дело – кошка съела. Все хорошо кончается, что не кончается в вытрезвителе. Шик каламбурчик, а?

– Ну, ладно, – махнул рукой Гришкин – В общем, послезавтра приходи к Машкину. Чай будем пить.

– Крепкий? – подмигнул Яшкин.

– Я вот тебе дам, – сказал Гришкин и погрозил Яшкину кулаком. Яшкин позвонил Пашкину по телефону.

– Привет, Пашкин! – крикнул он. – Это Яшкин. Ты что завтра делаешь? В театр идешь? Ой, держите меня! Зачем? На театральный се-сон? Шик каламбурчик, a? Ну вот что, ты это брось. Завтра все собираемся у Машкина На чай. Понял?

– Заметано, – сказал догадливый Пашкин. – Я Кошкина приведу.

Мы встретились с Мишкиным в понедельник.

– Доброе утро! – поздоровался я.

– Xe! – иронически сказал Мишкин.

Он сидел за столом, левой рукой закрывал фиолетовую гулю над глазом, а правой писал заявление на Машкина в товарищеский суд…

НОЧНОЙ ЗВОНОК

В три часа ночи мне позвонил Левандовский

– Здорово, – сказал он. – Я тебя не разбудил?

– Разбудил, конечно, – напрямик ответил я. – Что я, фальшивомонетчик – до этих пор не спать.

– Ну извини, – поскучнел Левандовский.

– Ладно уж, – сказал я – Бог простит. Что там у тебя стряслось –

выкладывай.

– Да нет, ничего, – отчужденно сказал Левандовский. – Будь здоров. Отдыхай. И он повесил трубку.

А у меня сон как палкой отшибло. Я прошелся по комнате. Закурил. Проверил, выключена ли электроплитка. И тут зашевелилось позднее раскаяние.

«Фу, как нехорошо, – подумал я. – Близкий приятель, можно сказать, друг, звонит тебе среди ночи. Видно, не так просто звонит, не ради удовольствия. Может, у нею нужда какая, неотложная… А ты, чурбан такой, прямо с верхней полки: «Разбудил»… «Бог простит». Не мог поделикатнее.

Я набрал номер Левандовского. Телефон молчал. Попробовал еще раз – никакого результата.

Тут я не на шутку встревожился и разбудил жену.

– Слушай, – сказал л. – Только что звонил Левандовский.

– Черти его давят, – сонным голосом ответила жена.

– Ну-у. Черти не черти, а вполне возможно какое-нибудь несчастье. По работе или с женой. Катя его, знаешь ведь, – стюардесса…

– Черти его не задавят! – сказала жена.

– Так-то так, – согласился я. – Но представь себе: человек один, в пустой комнате, всякие нездоровые мысли одолевают. И телефон как назло испортился… Нет, я, пожалуй, схожу к нему.

И я начал одеваться. Тут жена окончательно проснулась.

– Черти тебя потащат! – сказала она. – Вот пристукнет кто-нибудь! Возьми хоть плоскогубцы.

– Да что ты! – усмехнулся я, расправив плечи. – Лишние предосто-

рожности!..

– Бери, бери, – сказала жена. – Отмахнешься, в случае чего.

…На улице было темно и страшно. Ночь наполняли различные неблагоприятные звуки. Где-то заверещал милицейский свисток. Потом кто-то вскрикнул. Потом раздалась жуткая песня: «А каменские парни уж точат кинжалы»… И вслед за этим кто-то бешено протопал по тротуару, крича:

– Не уйдешь… Твою душу!..

А в одном месте меня остановил угрюмый детина и, для чего-то складывая и раскладывая перочинный ножик, сказал:

– Дай закурить!

Но я, превозмогая противную дрожь, все шел и шел.

«Так надо, старик, – убеждал я себя, сжимая потной рукой плоскогубцы. – Ведь ты же не оставишь в беде близкого приятеля… можно сказать, друга».

Левандовского дома не оказалось. Я звонил, стучал в дверь ногами, даже крикнул два раза в замочную скважину: «Веня! Ты не спишь?!»

Из-за двери не донеслось и звука.

«Боже мой! – холодея подумал я. – Неужели он решил броситься под трамвай?.. Хотя, что я – трамваи уже не ходят. Куда же он подался, бедолага?»

И тут меня обожгла догадка: «Мост!» До моста рукой подать!

Каких-нибудь три километра!

Удерживая рукой прыгающее сердце, я рысью побежал к мосту.

Бежать мне пришлось обратно, мимо своего дома.

И вдруг я увидел, как из нашего подъезда выскользнул Левандовский. Он шел, подняв воротник, и по-воровски озирался.