Николай Суетной

— Что ты станешь делать! — говорил он, бывало, разводя руками. — Ничего не поделаешь… Кабы сыновьев побольше было, а то один Нифатка, да и тому восемнадцать лет всего еще… Вот постой-ка, женю его, тогда совсем статья иная пойдет…

— Какая же иная-то?

— Работница лишняя… Уж я небось плохую не выберу… Вот, постой-ка, теперь уж не долго ждать… На будущий год осень и женим… Будь-ка у меня два, три сына, я какой бы посев-то махнул… В носу бы зачесалось… Робят бы в поле послал, а сам бы иным делом занялся… Пчельник бы развел, а то ветрянку бы построил… Эти ветрянки нашему брату мужлану большущее подспорье… Сиди себе да помол собирай… Глядишь и прокормил бы семью чужим хлебушком…

— За чем же дело стало… Вот женишь сына — и валяй…

— Управка не берет… «пенензев» этих проклятых нет…

А то, бывало, прибежит и давай охать:

— Ах, ах…

— Что охаешь? — спросишь его.

— Лошадку больно хорошую на ярманке видел! И не дорога была… Всего за пятьдесят монет пошла… Уж такая-то лошадка, что надо бы лучше, да некуда: грудистая, толстоногая, круторебрая…

— На что тебе лошадь? ведь у тебя и так две.

— Как это ты так рассуждаешь, милый человек… Будь-ка у меня три-то лошади, у меня и работы спорее пошли бы, да и в извоз-ат на троем бы ездил…

— Так что же не купил?

— Купили нет… Пенензев нет. (Деньги Суетной называл пенензами.) Ну уж и лошадка! Всю ярманку с нее глаз не сводил… А когда купили-то ее да с ярманки повели, так меня индо слеза прошибла… Поп какой-то подхватил…

Несмотря, однако, на таковое отсутствие «пенензев», гостеприимнее Суетного трудно было бы встретить человека. Бывало, не знает, как принять, чем угостить… И рыбы, и дичи подаст, и медом накормит, и грибов, и ягод наставит…

— Зачем это ты делаешь? — спросишь его, бывало.

— А как же по-другому-то?

— Жалуешься все, что денег нет, а сам ради гостей не жалеешь ничего…

— Да ведь все свое… Рыба своя, дичь тоже, мед тоже не купленный… целых три колодки на огороде торчит…

— Можно было бы продать все это…

— Ну, братец, всех денег не наберешь… Уж на этом-то не разбогатеешь…

Суетного навещали и старшина, и писарь волостной, и земский фельдшер, которого Николай называл почему-то аптекарем, но чаще всего навещал его приходский поп. Как, бывало, захочется попу этому поесть послаще, так он и к Суетному, да не один еще, а с матушкой, во время же каникул и сына захватит. А сын был семинарист здоровенный, пучеглазый, из философского класса, рот чуть не до ушей, нос с перехватом, как просфора. «А я к тебе матушку, да детище свое кровное привел!» — проговорит, бывало, толстобрюхенький батюшка, и все втроем сейчас же за стол залезут. Батюшка хоть приличие соблюдал, в карман не клал ничего, а матушка да детище, так те, мало того, что наедятся до отвала, еще полные карманы накладут всякой всячины. «Николаюшко! — проговорит, бывало, матушка. — Ты запасливый такой, нет ли у тебя рыбки залишней, хошь бы судачка солененького мне бы подарил… Я бы вот детище свое угостила. В городе-то там когда бог приведет, народ все жадный, за все денежки подай!» И если у Суетного случалось лишняя рыба или дичь, он спешил удовлетворить просьбу матушки. Наевшись и заручившись провизией, семейство батюшки, легохонько икая и отмахиваясь платочками, возвращалось себе домой. Дергачевские мужики по следу узнавали, когда батюшкина семья у Суетного в гостях бывала. «Ну, три следа, — говорили они, рассматривая следы, отпечатавшиеся на мягкой уличной пыли, — батюшка с матушкой и детищем к Суетному ходили!» «Ах, зубоскалы, ах, зубоскалы!» — проговорил батюшка, узнав как-то про эту выходку дергачевцев.

Как-то раз, зайдя к Суетному, я застал его в большом огорчении.

— Что случилось? — спросил я.

— Да вот корову со двора сводить хотят.

— Кто?

— Обчество старосту присылало… Десять рублей штрафу требуют… «Коли завтра, говорят, штраф не уплатишь, корову сведу!»

— За что же штраф-то…

— То-то вот и дело-то, что ни за что… Вишь ты, какая история вышла. Обчество, значит, землю снимало у купца, «кондрак» написали, и в нем было поставлено, что коли обчество в срок «ренту» не заплатит, то штраф. Дело до суда доходило, полномоченные наши в город ездили, да ничего толку не вышло, штраф все-таки взыскать присудили. Теперича на мою долю и приходится десять рублей.

— Да ведь ты в съеме земли с обществом не участвуешь?

— Вот то-то, братец ты мой, и есть, что в «кондраке»-то[11] и я записан, еще мой Нифатка и расписывался-то, землю-то не беру, а в «кондраке»-то значусь, круговая то есть порука. Как это дело-то вышло, так меня и притянули.

— За что же?

— А вот за этот за самый штраф, что деньги не вовремя заплачены.

— Да ведь тебе платить не следовало?

— Не следовало.

— Чем же ты виноват, что общество просрочило с арендной платой?

— А «кондрак»-то?

— Так ты докажи, что земли не брал.

— Кому же это доказывать-то?

— Ну, мировому прошение подай, объясни, что неправильно требуют, что землею ты не пользовался, что вся земля была в распоряжении общества, что в контракте ты не участвовал…

— Это судиться, значит? — перебил меня Суетной.

— Конечно.

— С обчеством-то?

— Ну, да.