Николай Васильевич Гоголь. 1829–1842

И всеми этими обиженными Богом людьми вертит и крутит Кочкарев – натура, бесспорно, энергическая, но с одним очень часто встречающимся недостатком, с отсутствием мысли о том, «что из всего этого выйдет». Ему лишь бы действовать и суетиться, а как на других его суета отзовется, до этого ему дела мало: он доволен, что вмешался, что сам на виду, и в этой суете без расчета и плана все его самоудовлетворение… и рядом с ним его застенчивый спутник Подколесин, этот родной брат Обломова, без стремлений, без желаний, с одной лишь мыслью, чтобы скорей прошел день, который бесконечно тянется. Этого человека ничем не побудишь к действию, он со своей флегмой и пассивностью устоит против всяких доводов разума или обольщений мечты; жизнь для него – дремота в сумерки, и никто и ничто его от этого полусна не пробудит. Вскипеть и заторопиться на мгновение он может, но лишь затем, чтобы сейчас же впасть в отчаяние страха перед поступком.

Таковы действующие лица этой веселой комедии. Насмеявшись вдоволь, зритель может, однако, задуматься: сколько серых, томительно скучных и глупых людей увидит он тогда перед собой, людей, которые осуждены влачить жизнь без всякого смысла и для которых все спасение – в отсутствии сознания своего духовного нищенства. Если же подумать, для скольких людей в России жизнь Жевакиных, Анучкиных, Яичницы и Подколесиных была существованием нормальным, а может быть, и неизбежным, то могло стать и страшно…

* * *

К своему смеху, как мы знаем, Гоголь на первых же порах думал примешать много «злости». Он начал писать смелую комедию с обличительной тенденцией, но от этого плана отказался, опасаясь, что комедия его с цензурой не поладит. Было ли это опасение главной причиной того, что Гоголь свою работу бросил, или, как думают, он отступился от нее потому, что план был слишком широк и художник не мог разобраться во всем богатстве раскрывшегося перед ним содержания, но только от этой комедии нам осталось лишь несколько отрывков, известных под заглавиями «Утро (чиновника или, как настояла цензура) делового человека», «Тяжба», «Лакейская» и «Отрывок».

Восстановить по ним полностью сценарий утраченной комедии невозможно; мы знаем только, что это была комедия из чиновного быта и притом классов довольно высоких, что одному из действующих лиц так хотелось получить орден Владимира 3-й степени, что он помешался и вообразил, что он-то и есть этот желанный Владимир. Остальные подробности интриги затеряны, но она была, кажется, очень сложная.

Отрывки комедии «Владимир 3-й степени» могут быть, впрочем, рассмотрены и как совершенно самостоятельные сцены. Гоголь над ними работал долго и упорно начиная с 1832 года, закруглил их содержание и сам включил их в первое собрание своих сочинений.

Со стороны художественного выполнения эти отрывки – совершенство. Трудно себе представить, как таким малым количеством слов можно достигнуть такой образности. Все лица – живые лица, речь – простая и художественно-естественная; реализм в выполнении – поразительный. Как живой, перед нами Иван Петрович – олицетворение бесчисленного количества разных начальников, внушающих трепет своим деловым видом и разносящих своих подчиненных за то, что у них поля по краям бумаги неровны, и за то, что они в одной строке пишут «си», а в другой – «ятельству»; как хорош он, управляющий одним из колес государственной машины, когда он навязывает своей Зюзюшке бумажку на хвосте и, встречая посетителя, развертывает свод законов, чтобы сейчас же начать разговор о вчерашнем висте. Но мысль его не о сам третьей даме крестов, которую он запомнил: его мысль вертится вокруг другого креста, который ему мучительно хочется видеть на своей шее; и достаточно одного замечания его собеседника о том, что его высокопревосходительство, услыхав фамилию Ивана Петровича, сказал многозначительно «гм!», чтобы он – эта гроза канцелярии – утратил на целый день спокойствие духа («Утро делового человека». Начато в 1833 году. Окончено в 1837 году)[184]. Великолепен и Александр Иванович, сенатский обер-секретарь, пришедший в такое негодование при известии о производстве Бурдюкова. Чтобы иметь возможность уличить этого Бурдюкова в гадости, сам Александр Иванович готов выхлебать все что угодно; и когда, наконец, наклевывается дело о фальшивом завещании, подписанном вместо «Евдокия» словом «обмокни», – завещании, в котором Бурдюков сам себе отказал все угодья, а своему брату три стаметовые юбки – Александр Иванович, блюститель справедливости, – на седьмом небе. «Постой, – говорит он по адресу своего партнера в висте, – теперь я сяду играть, да и посмотрим, как ты будешь подплясывать. А уж коли из своих приятелей чиновников наберу оркестр музыкантов, так ты у меня так запляшешь, что во всю жизнь не отдохнут у тебя бока» («Тяжба». Окончена в 1839–1840 годах).