С того самого дня, как увидел он эту девушку на учредительном собрании Ботанического общества, он не мог не думать о ней: необыкновенное внимание и отзывчивость на каждое слово собеседника, приветливость, деликатность, искренность нравились ему. Но главное, он видел ту же одержимость в изучении растений, которая была свойственна и ему самому. У этой большеглазой девушки ощущалось в душе нечто трогательное, по-детски доверчивое, такое чистое и хрупкое, что все сотрудники оберегали ее и называли ласково Леночкой, а он, Вавилов, наоборот, только Еленой Ивановной.
Он понюхал поданные ею цветки и воткнул их себе в петлицу.
— Можете считать это, Елена Ивановна, заявкой на весьма важный и нужный нам труд о виках, которые почему-то прикинулись чечевицами, — сказал он серьезно. — Садитесь, работайте, чтобы к началу года все было сделано, хотя бы вчерне. Не исключено, что вам придется доложить о сём явлении на предстоящем селекционном съезде…
Об этом съезде он мечтал давно: со дня последней встречи биологов России прошло семь лет. Изменения произошли колоссальные, сделаны открытия, которые пора вводить в селекционную практику… Для себя он видел возможность сообщить, к примеру, о гомологических рядах. Нужен, нужен такой съезд!
Лекции свои Вавилов иллюстрировал материалами, привезенными из экспедиций. Давая описание невиданных форм растений, указывал на те их элементы, которые могли служить обоснованием закона гомологических рядов в наследственной изменчивости, расширял с этой целью и полевые опыты, разрабатывал схемы изменчивости варьирующих признаков, привлекал к участию в работе все расширяющийся круг сотрудников. Это было совершенно ново, выходило за рамки привычного, излагаемого в учебниках. Во многих молодых сердцах Вавилов зажег исследовательский дух.
В конце июля его неожиданно свалила малярия. Жена так и не приезжала, поэтому со всеми делами приходилось управляться самому. А сил не было. Иногда практикантки поднимались по скрипучей лесенке, приносили ему дневники, тетради наблюдений, выслушивали советы. В перерывах между приступами садился за рукопись своей книги. Лена Барулина приходила всех чаще: готовила еду, заваривала чай, мыла посуду, мела пол. А он, конфузясь, разрешал ей все это делать, лишь бы дольше задержалась, поговорила с ним. Чувство любви все глубже проникало в сердце…
4 июня 1920 года в большой аудитории Саратовского университета наконец открылся III Всероссийский съезд селекционеров и семеноводов. Николай Иванович Вавилов выступал на нем одним из первых: он рассказал собравшимся о своем открытии. Доклад назывался: «Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости». В доказательство ученый привел результаты многочисленных наблюдений, опытов, анализов, сравнений, сделанных им при изучении материалов из коллекций разных культур и выращиваемых в питомниках под Саратовом.
Ученого слушали, не прерывая, в зале стояла тишина, хотя его до отказа заполнили не только биологи, агрономы и селекционеры, но и физики, и математики, и химики, и врачи, и даже филологи. А сколько было студентов!
— Характерной чертой, проходящей через всю историю изучения растительного мира от Турнефора до наших дней, — говорил Вавилов, — является дифференциация представлений об основных систематических единицах. Углубление исследований привело к «распылению» понятия вида, введенного Линнеем. История систематики растений, в особенности возделываемых, представляет любопытную картину стремлений уложить в удобную, стройную систему все открывающиеся новые и новые наследственные морфологические и физиологические индивидуальности в пределах линнеевских видов, число которых быстро растет по мере углубления методов распознавания наследственных форм и изучения новых образцов растений, собранных в различных районах. Линнеевские виды приходится разбивать на подвиды и разновидности, а разновидности — на расы. Генетические исследования последних лет посягнули даже на неделимость рас, то есть мельчайших морфологических и физиологических единиц систематики и выяснили, что за внешней однородностью могут скрываться разнородные генотипы…