Никому не скажем

— Наивный мальчик, — мама делает еще глоток вина. — Невозможно заставить себя не любить. Знаешь, я не могла не думать о таком варианте развития событий. Это было давно. Вы еще были детьми. Рассуждала: а что, если однажды вы повзрослеете и один из вас влюбится в другого? Так и не нашла ответа. Для меня вы — дети. Мои дети. Я учила Стасю говорить, а отец тебя защищать маленькую сестренку от всего на свете. Ты был очень хорошим братом для малышки. Я не могла нарадоваться, что мои дети так ладят между собой несмотря на разный пол и четыре года разницы в возрасте. Эта схема сломалась. Еще пару часов назад я была мамой двоих замечательных детей, а теперь… Я пока не понимаю, как правильно себя вести с вами и что говорить. Дай мне время. Еще надо отца к разговору подготовить. Боже… — она прикладывает бортик бокала ко лбу. Выдыхает, разворачивается ко мне. — Я сейчас спрошу. Ответь мне честно, пожалуйста.

— Хорошо, — наполняю ее бокал новой порцией вина.

— У вас что-то было? Ты понимаешь, о чем я.

— Нет.

— Уже легче. Не трогай ее пока, пожалуйста.

Мама жмурится, нервничая делает пару больших глотков вина. Открывает глаза, смотрит в мои.

— Пока не поговорим с отцом. Ему хватит одного удара. Я боюсь за его сердце.

— Не буду. Я заберу Стасю сегодня на ночь.

Мама вздрагивает, приоткрывает рот, чтобы ответить, но я заканчиваю свою мысль:

— Смена обстановки. Мы поговорим, развеемся. Ничего не будет, я тебе обещаю. Ей это нужно после случившегося.

— Да, конечно.

— Мам, что нас выдало?

— Твой взгляд, — грустно улыбается она. — Ты был похож на волка, который любой ценой готов защитить свою раненую волчицу. Иди. Мне надо побыть одной. Как будете уходить, просто захлопни дверь. Я потом запру.

— Спасибо, что приняла спокойно.

Она залпом допивает вино. Отставляет бокал на подоконник. Касается ладонью моей щеки.

— Не приняла еще, Захар. И совсем неспокойно. Иди, пожалуйста.

Грустно улыбнувшись ей, возвращаюсь к Стасе. Взволнованный мышонок мечется по комнате, заламывая пальцы и спотыкаясь о собственный рюкзак. Увидев меня, замирает, кусая губы. Смешно переступает с ноги на ногу, наступив на кончик сползшего носка. Ловлю, пока не свалилась.

— Ей нужно время, чтобы это принять. Ты готова?

Она только часто кивает и жмется ко мне.

Не знаю я, как можно ее не любить! Просто не знаю. Она такая доверчивая и родная. Так тянется. Я живой человек. Я честно старался сопротивляться. Не могу. Не получилось. У меня, как и у мамы, внутри что-то сломалось. Взломана система семейных ценностей. Перенесена в другую плоскость.

Целую Стасю в макушку. Оставляю в комнате еще буквально на несколько минут. Переодеваюсь в гражданскую одежду, беру наши с ней документы и ключи от съемной квартиры. Деньги за нее списываются с карты, я настраивал, чтобы не забыть. Так и не отказался. После разговора с отцом надо будет думать об отдельном жилье серьезнее. До недавнего времени острой необходимости в нем у меня не было. Теперь у меня Стася и ее я точно не готов таскать по посуточным хатам ради секса «чтобы родители не услышали». Это же не проходящая безымянная. Это моя родная девочка, для которой нужен свой уютный уголок, где ей будет комфортно.

Добираемся с ней до отделения, в котором служит отец Ильяса. Парень с ним уже договорился и нас ждут в следственном отделе. Мышонку задают несколько стандартных вопросов, дают листок бумаги и ручку.

— Пиши.

— Что писать? — с волнением смотрит на меня.

— Заявление о попытке изнасилования. И все, как было. Даже про удар по голове. Это была самооборона. Не смотри на меня так. Ты думаешь, он не напишет встречное? Напишет. И тогда вместо самообороны будет нанесение вреда здоровью. Если купит врачей, то тяжкого вреда. Пиши, малыш. Таких ублюдков нельзя жалеть. Их надо учить.

И Стася неровным почерком с третьего раза все же пишет нам заявление.

— Отлично! — зажимаю ей ушки ладонями. — Вы ж его задрочите теперь? — разжимаю ушки.

— Обязательно. Я б его еще в камеру на недельку посадил. Но папа не даст.

— Да нам не надо. Там отец вернется, подключит свои связи, местного прокурора и будет парням весело. Обоим. Благодарю за содействие, — протягиваю руку коллегам.

— Удачи. До свидания, Станислава.

Она удивленно оглядывается. Редко ее полным именем называют.

Выходим на улицу. Пока я курю, она лепит снежок покрасневшими пальцами. Забираю, выбрасываю. Он попадает в дерево и рассыпается комьями вперемешку с белой снежной пылью.

— Ну чего ты делаешь? — прячу ее руки к себе в карман. — Садись в машину. Я сейчас отца наберу, отчитаюсь и поедем в кафешку, кормить тебя буду. Или с собой закажем? Ты как больше хочешь?

— С собой.

— Окей. Бегом греться! — подталкиваю ее к машине.

Закрываю за ней дверь, завожу тачку и снова выхожу на улицу. Отец не берет трубку. Пишу ему сообщение, что все сделали. Сажусь в теплый салон, включаю ее любимое радио, а там играет этот проклятый «дельфин»:

«… А ты знаешь, что дельфины без любви не живут?

В одиноком и холодном море не согреться…»

Малышка грустно улыбается, поглядывая на меня, и подпевает, шевеля обветренными, искусанными губами.