Никотиновая баллада

Давка была жуткая, на танцполе не то что танцевать — шевелиться было проблематично. Запах пота и алкоголя забивал ноздри, царапал мозг. Я пробралась к стене, почти оглохнув от басов, и постаралась стать максимально незаметной, мимикрировать под ее желтоватую поверхность. Отдышавшись, принялась оглядываться в поисках спутницы, чтобы поставить ее в известность, что ухожу.

О боже! Ощущение, что попала в гигантский инкубатор: все девочки сплошь крашеные блондинки, упругие и загорелые, разевающие в ласковом оскале белозубые рты. Этими же жемчужными зубками они готовы вцепиться друг другу в глотки в борьбе за более-менее приличного мужчинку.

Меня замутило от мелькания лиц, однотипных и плоских. Захотелось заорать, и погромче, чтобы вырвать себя этим криком из марева упакованной плоти, не причастной к глубинам и тайнам бытия. Вытянуть — хоть за волосы — из скопища шевелящихся тел и голов, где вместо воображения или мыслей лишь вязкая сладкая жвачка, вспухающая от ощущения собственной значимости.

— Девушка, вам плохо? — Меня подхватил под руку какой-то парень.

Я развернулась с намерением отвесить хорошую оплеуху — выплеснув в ней накопившееся раздражение. И замерла.

…Потом мы долго сидели в баре. Он заказывал мне коктейль за коктейлем, но мое изумление не тонуло в алкоголе. Я заметила, что изрядно набралась, лишь когда он предложил прогуляться, и я отлипла от стула.

Его звали Гавриком, и он был точной копией Мика. Я даже подумала, что Мик, наплевав на наши уговоры и собственные установки, потащился за мной в этот приют порока. Но лишь в первый момент: хоть они и были чертовски похожи, мой 'симптом' не носил короткую стрижку, и серьги в ухе у него не замечалось. Да и весь он в целом был как-то устойчивее и спокойнее.

От шока я не знала, о чем с ним говорить, но, к счастью, стоило мне выдавить онемевшими губами свое имя, как начал вещать он. Гаврик говорил всем телом — каждое слово в его исполнении становилось объемным, рельефным, казалось, его можно ухватить пальцами, рассмотреть и ощупать. Он тоже много пил. Глаза были шальными, с крохотными, с булавочный укол, зрачками (что говорило о немалой укуренности или 'колесах', но мне, говоря по правде, было на это наплевать). Очень хотелось узнать, кто он и откуда, связан ли с Миком, но моя оглушенность и его харизма лишили меня способности шевелить языком.

Мы вышли на улицу, поддерживая друг друга, так как ноги заплетались чудовищно — у обоих. После дискотечного грохота тишина наступавшего утра обрушилась на барабанные перепонки резко и чуть ли не болезненно. Нежно-розовое солнце плескалось в лужах на мостовой. Прохожих еще не было, умытый город казался исключительно нашей собственностью. Листва, уже предчувствующая осень, была тяжелой и чересчур яркой — от прошедшего недавно дождя. Небо струило свежий и приятный на вкус воздух (а может, он просто наложился на вкус коктейлей у меня во рту).

— А кошки живут на крышах — значит, они ближе к Богу, чем мы…

— Скажи это моему Желудю: этот ленивый рыжий засранец живет исключительно в двух местах — на диване и возле своей миски.

— Но ты же не видишь, чем он занимается, когда ты, например, засыпаешь. Вполне возможно, что он вспрыгивает на форточку и ведет оттуда долгие беседы с Зевсом или Аполлоном. Или с Бастет! — Гаврик скорчил рожу, которая, видимо, должна была изобразить глубокий внутренний мир моего четвероногого паразитика.

Вышло так потешно, что я едва не навернулась, зайдясь в хохоте. Меня вовремя и очень галантно поддержали за рукав.

— А почему мой Желудь обращается не к русской, то бишь славянской Ладе, или Перуну, или Велесу, а к забугорным богам? Он же русский кот, а не греческий, и патриот, наверное, где-то глубоко внутри.

— А наших богов все забыли. Вот греческих или египетских — все знают! А к славянским никто больше не обращается, даже животные. Все давно мертвы, превратились в тлен и прах, и пепел… — Он воздел правую ладонь и неожиданно громко заорал: — Где вы, сильные, многоликие, бессмертные? На кого покинули нас мучаться на оставленной вами земле, аки кутят незрячих?..

Небо ответило грубым заспанным басом (от неожиданности я примяла пятой точкой мостовую):

— Я вам ща устрою бессмертие, а потом догоню и еще слепых кутят покажу! Совсем ополоумели — в пять утра под окном орать!..

— Пойдем отсюда, Наташа! — Гаврик поднял меня на ноги, сам при этом едва удержав равновесие. — Небеса не благоволят нам сегодня. Я тебе говорил, кстати, что твое имя тебе не подходит? Ты слишком необычная для такого стандартного набора звуков. Я буду звать тебя Натали! — Я непроизвольно дернулась: пахнуло Конторой и всем с ней связанным. — Тебе не нравится? Ты права: банально. Ну, тогда ты будешь… — 'Только не Тэш! — промелькнуло у меня в голове. — Иначе я точно свихнусь от обилия совпадений!' — Ты будешь Натуссь! С двумя 'сы'.

Гаврик подпрыгнул и хлопнул в ладоши, совсем как ребенок, получивший вожделенный подарок. Я не слишком привечаю инфантильных мужчин, но в нем было что-то подкупающе искреннее. (А может, мне это просто привиделось с пьяных глаз.)