Никотиновая баллада

Дар появился, когда я уже вполне серьезно размышляла, вглядываясь в полузанесенную снегом дорогу, по которой укатила проклятая тачка, реально ли выбраться живой из этой глухомани. К этому моменту я в равной степени замерзла и разозлилась. Но выражать свой гнев благоразумно не стала.

Вид хозяина меня шокировал: драные, заляпанные грязью джинсы и такая же куртка более чем странно сочетались с ухоженным лицом. Волосы тоже потеряли свой обычный идеальный вид — были тусклыми и всклокоченными. Мне показалось, что со времени нашей последней встречи Дар похудел. Осунувшееся лицо, ставшее суше и уже, напомнило мне какого-то голливудского актера, достаточно знаменитого.

Сопровождали его два громадных пса. Я плохо разбираюсь в собачьих породах, но эти выглядели весьма свирепо и поглядывали на меня, поскуливая и облизываясь, то ли как на поздний ужин, то ли — на ранний завтрак.

— Натали, прошу прощения, что заставил тебя ждать. Одна из лошадей вывихнула ногу. Мне пришлось вправлять сустав, и это заняло больше времени, чем я рассчитывал. — Он пощелкал замком калитки. — Скажи, ты любишь коней?

Я пожала плечами.

— Не знаю. Скорее побаиваюсь. Как, впрочем, и любых существ, которые настолько превышают меня в росте и весе.

— Напрасно: дивные животные. Они могут любить преданно и верно и не способны на предательство и ложь. И еще они поразительно грациозны. Но проходи же! Это Деймос, — Дар потрепал по загривку стоящего рядом пса, — а второй — Фобос.

— Страх и Ужас — хорошие имена для сторожевых собачек.

— А ты образованнее, чем можно ожидать, учитывая выбранную тобой профессию, — усмехнулся он.

— Недаром в Конторе меня кличут Гейшей. Разве ты не знал? — парировала я, стараясь на всякий случай держаться подальше от псов.

— Знал, знал… Не бойся — они понимают, что ты гость, поэтому можешь не опасаться агрессии с их стороны.

Все-таки это был дом, а не замок, который я отчего-то рассчитывала увидеть. Правда, он был почти столь же мрачен и высок, как средневековый замок. Хозяин провел меня длинным коридором в небольшую комнату, где оставил, извинившись и объяснив, что должен привести себя в божеский вид.

В комнатке, выдержанной в золотисто-коричневых тонах, было уютно и тепло. На стене висела картина. Странное она производила впечатление: единственная точка напряжения во всем помещении, она стягивала на себя внимание, казалась вырезанной из другого слоя бытия, из иного мира — напряженного и болезненного. Женщина и ребенок, стоящие спиной к зрителю. Маленькая ладонь внутри большой. То, на что они смотрят, не показано, всю композицию составляют лишь две фигуры, но ощущение чего-то жуткого веет и от невидимого глазу, и от их напряженно-застылых поз. Картина называлась 'Последний рубеж'. Имя автора на латунной табличке ни о чем мне не говорило.

— Хорошая работа, верно?

— О да, очень сильная. Только страшная.

Я обернулась. Дар преобразился: влажные после душа волосы, гладкие и серебряные, бордовая шелковая рубашка (она не совсем шла ему, делая еще бледнее). И опять холодок близкой смертельной опасности побежал по позвоночнику: как же он был мне противен, и как притягателен при этом…

— Помнится, я обещал познакомить тебя со своей коллекцией. Если хочешь, начнем осмотр.

Дом был распланирован очень странно. Никаких смежных помещений, лишь длинный коридор и одинаковые двери. За каждой — один экспонат: картина, скульптура, инсталляция — удивительные по силе вызываемых ими эмоций. Весь прочий антураж лишь усиливал воздействие, дополняя или контрастируя.

В одной из комнат царила раковина — огромная и запредельно прекрасная, она лежала на белоснежном песке, а стены были голографическим изображением океана. Картины незнакомых художников (фоном к ним была музыка) сменялись скульптурами — изящными, головокружительными, отвратительными. Особенно меня потряс платоновский андрогин — два лица на одной голове, четыре руки, четыре ноги. Вытесанный из лазурита, он занимался любовью одновременно с женщиной и мужчиной (мрамор и гранит), и если у смертных лица были искажены сладострастием, то оба синих лика излучали буддийский покой. Хорош был и Демон, похожий на врубелевского, из мрачно-могильного лабрадора, и инсталляция в виде немыслимо изогнувшегося мужчины с перебегающими по его телу лиловыми языками огня (ад, да и только).

В самой маленькой комнатке меня поразили миниатюры, развешенные по стенам. Упиваясь тонкостью рисунка и мастерством изображений, я не сразу сообразила, что то были татуировки на человеческой коже. Самое интересное, что они были не центром экспозиции, а антуражем. Центром был мой портрет Дара — на салфетке, карандашом для век.

Уже минут через двадцать после нашей 'экскурсии' у меня закружилась голова от перепадов из удивления в отвращение, из страха в эйфорию. Но настоящий шок ждал меня напоследок.