Никта

«Милая Оленька!

Я тебя очень-очень люблю и скучаю. Ты даже не представляешь, как. Пишу, и слезы текут, а ведь писать только начала… Я хочу сказать тебе много разных вещей, но у меня рука устанет писать их все, так что расскажу самое главное.

После того, как ты ушла, папа совсем расклеился. Раньше я просила фей, чтобы они отучили папу пить пиво, видимо, допросилась. Теперь он пьет водку. Когда совсем напьется, то кричит на меня. Будто это я виновата в том, что ты…

А если я и правда виновата? Прошу, скажи, что это не так. Приди во сне и скажи… Хотя в последнее время я не вижу снов.

Зачем мы пошли купаться в тот день? Ты помнишь, кто предложил первой, ты или я?

Мне кажется, от страха я разучилась плавать. Видеть сны тоже. У меня их будто украли, но это не самое страшное. У меня еще украли семью, сразу двоих в один день, и тебя, и папу.

Ты не помнишь, каким он был, когда ушла мама, потому что ты была еще маленькая. Он тоже пил, но не так. Раньше я не боялась, что он меня изобьет. Вчера он тоже не ударил, только кричал, но я думала, что вот-вот, и… Мне страшно. От него постоянно пахнет, не только спиртом, а чем-то еще непонятным, и от этого второго запаха меня тошнит.

Ух, рука устала. Тетя Света надоумила меня писать это письмо. Сказала, что мне станет легче, если я тебе выговорюсь, а потом сожгу, что написала. С дымом мои слова улетят на небо. Она прочитала такое в книжке.

Я попросила тетю Свету отвезти папу на лечение. Не знаю, что из этого получится. А если совсем ничего не получится, попрошу ее забрать меня к себе.

Не хочу больше загадывать никаких желаний. Один раз загадала, и стало только хуже. Но если я когда-нибудь загадаю, я скажу: пусть Оля вернется, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!!!

Жду тебя,

Катюша»

Оникс

Скульптор суматошно озирался в поисках какой-нибудь тряпки, чтобы вытереть руку, чернильная слизь вызывала у него тошноту и омерзение настолько сильные, что он предпочел бы окунуть руку в армейский толчок, нежели еще раз ощутить на своих пальцах останки этой мыши.

Наконец Ониксу попалось на глаза что-то аляписто-цветное, а главное — тканевое. Он тут же принялся елозить находкой по пальцам и успокоился только, когда его кожа окончательно потеряла тактильное воспоминание о контакте со слизью. Оникс бросил почерневшую тряпку на пол, гадая, что же это была за вещица в мире простых смертных. Ему пришло предположение, что это мог быть шарф или платок Мари. Он представил, как жена повязывает на голову этот платок, весь в пятнах слизи, и его опять замутило.

Оникс взял швабру, подцепил ею тряпку и так и спустился с нею на улицу, как с опущенным штандартом. Снаружи тряпка и вовсе почернела до последнего волоконца — как-никак, шел дождь, тоже черный. Но, его капли не были такими отвратительными на ощупь. Просто вода, теплая чернильная вода. Всем остальным она кажется холодной.