Никто

— Я тебя разбудил? — спросил Одиссей.

— Нет, господин, — отвечал юноша, — я уже сам хотел проснуться.

— Тебе снился дурной сон?

— Напротив, слишком хороший.

Одиссей:

— Я-то думал, благосклонный сон откроет мне, что делать дальше. Но напрасно надеялся.

— Ты хочешь возвратиться домой, господин?

Одиссей задумчиво:

— Порой мне кажется, что я предпочел бы не знать, чего я собственно хочу.

— Но ведь тебе неведом страх.

— Да, так было.

— Но и теперь так есть.

— Эх, мальчик, вера не заменяет знания.

— Но знание укрепляет веру.

— Ноемон, мой пылкий, упрямый Ноемон! Закон любви, к счастью или к несчастью, распространяется не на всех.

— Но разве люди не стремятся создавать других по своему подобию?

— И что толку во вдохновении, которое уже в зародыше несет печать конца, то есть смерти?

— Ты так сильно жаждал бессмертия?

— Не знаю. Возможно. Довольно, что я о нем думал.

— Тантал и Сизиф тоже о нем думают — вернее, должны думать, чтобы его проклинать.

— Почему ты именно о них вспомнил? На мне не тяготеют преступления, совершенные ими. Скорее я думал о человечестве, которое мог бы осчастливить.

— Ты, не желающий осчастливить одного человка?

И внезапно, не дав Одиссею разразиться гневом, омрачившим его чело, Ноемон с жаром воскликнул:

— Понимаю! Знаю, чем и как я могу тебе услужить. Дозволишь сказать?

— Только покороче и дельно.

— Возвратясь на корабль, ты скажешь так: «Боги пожелали, чтобы волшебница была предупреждена о моем прибытии. Она приняла меня с почетом и сразу же сообщила, что Телемах с товарищами, а главное, с супругой из знатного и богатого рода вскоре вернется на Итаку. По сему поводу на острове нашем воцарятся великая радость и веселье, ибо супруга Телемаха прекрасна лицом и привезет богатое приданое. Боги еще держат совет, ибо по некоторым вопросам пока не пришли к согласию. По этой-то причине до тех пор, пока все не будет решено окончательно, волшебница учтиво попросила меня оставить Ноемона у нее, дабы, когда придет надлежащий час, она могла послать его как гонца». Вот и все.

Одиссей на сей раз задумался дольше обычного, потом сказал:

— Выходит, ты хочешь меня покинуть?

— Я останусь здесь. Мое отсутствие только прибавит тебе уважения в глазах народа, господин.

— А ты не подумал, что я, возможно, буду по тебе скучать?

— Ты слишком мудр, господин, чтобы долго предаваться такому чувству. Не жалей о силе волшебства, коли ты действительно желаешь добра своему народу. Смотри, что стало с волшебницей Цирцеей, полагавшей, что она вечно останется юной, прелестной соблазнительницей. Да что я буду говорить тебе о коварной силе чар, когда ты в этом смыслишь куда больше меня, стоящего лишь на пороге житейского опыта. А я? Что я? Я заменю Телегона, буду ублажать старушек тем, чего ты был вынужден их лишить. В конце-то концов, надо же вознаградить обиженных. А мне это недорого обойдется. Я сумею их обуздать, чтобы не брыкались.

— Довольно! — вскричал Одиссей, побагровев. — Довольно нести вздор! Не прикидывайся дурачком, не то я подумаю, что в тебе больше злобного коварства, чем есть на самом деле. Избавь меня от напрасной злости, во мне и так накопилось бешенства сверх меры. И не питай чрезмерных иллюзий. Если тебе случается отгадывать мои мысли, то я знаю твои мысли, еще и не родившиеся. Итак, запомни: Одиссей не даст опутать себя даже самой пылкой любовью, как бы ни была она ему приятна, не даст, даже если порой и думает — хоть мимолетно, — что мог бы ей поддаться. Не играй со мною в любовь, ты можешь наткнуться на такое, чем подавишься. Не хватай раскаленное в огне железо. Обожжешь руки. Не искушай, потому что я найду способ избавиться от собственных искушений.

Первая ночная тень затуманила небеса, когда они, выйдя из дубравы, остановились на прибрежном холме и, видя внизу, у пристани, белый парус, начали молча спускаться по склону, заросшему одичавшим виноградом.

55. Впереди шел Одиссей, в нескольких шагах за ним — Ноемон. Пробираясь, как давеча, через чащобу разросшихся лоз, Одиссей размышлял: