Никто и звать никак

— Ничо, зато тело молодое, не траченное. Мужики у неё, небось, знатные. Ух, повеселимся! Девки, кто за мной сунется, так и знайте – убью! Всё, места больше нет. Я кому сказала – убью! Вот ещё… Сама убейся!

Очередная рука сорвала контакты с Лизкиных висков.

— Ты-то куда лезешь? Это женское тело!

— А мне насрать! Всю жизнь бабу искал, а теперь сам себе бабой буду. Ух, ты, сиськи какие… а жопа гладенькая! Во, кайф!

Затруханный мужичонка, только что склонявшийся над телом несчастной женщины, сдёрнул контакты и со лба Юленьки-Юляшки, и с собственных висков. Сунул сканер в карман и дико захохотал.

— Тоха, ты же теперь баба! Во дела, избавились от озабоченного… А вы, что стоите?

— Теперь наша очередь.

— Какая очередь? Топай отсюда, магазин закрыт. Там знаешь, что творится? Туда человек семнадцать вселилось, и маньяк Тоха поверх бабского коллектива. Хватит, задушите тело. Ну-ка ты, молодая красивая, так и будешь лежать? У меня для тебя нашатырного спирта не запасено, весь выпил.

С мучительным стоном женщина открыла глаза и попыталась сесть.

— Сонечка… Тихо, тихо, — шепелявым голосом продолжила она. – О Сонечке забудь, украли её. А ты теперь с нами жить будешь.

И сразу взорвалось множество голосов, торопливо перебивающих друг друга:

— Что, не ожидала? Погоди, ещё не так будет! Мужики, гляньте, тело-то ухоженное! Идите ко мне, трахаться хочу! Бабы, тихо, порядок нужен… Что это? Уходите все… не ожидала, да? Раскулачили барыньку! Кормят вас как? Вкусно, небось… Мужья деньги зарабатывают. Сонечку отдайте… Ка-айфф…

* * *

В стародавние времена, буде шёл человек по улице и сам с собой разговаривал, встречные пальцем у виска крутили, резонно полагая, что перед ними помешанный, и хорошо, если не буйный. Затем, когда наступил недолгий век сверхпотребления, в течение которого предки весело съели Землю, оставив грядущим поколениям лишь память о былом изобилии, на человека, беседующего с самим собой, смотрели с уважением и завистью, как на владельца особой гарнитуры, какую даже тогда не всякий мог себе позволить. А в наш просвещённый век такой картиной никого уже не удивишь; захотелось двум людям, живущим в одном теле, поспорить или обсудить что-то вслух, вот они и спорят, когда чинно, в очередь, а когда и перебивая друг дружку, отчего в умах слушателя начинается форменный кавардак.

То, что час назад было Юленькой-Юляшкой, спотыкаясь брело по улице. Стоны перемежались восхищёнными охами и бессвязными выкриками, руки жили самостоятельной жизнью, лапали себя за грудь, лезли в промежность или норовили ухватить за подол проходящую женщину.

— Куда идём, я спрашиваю? Вон мужчин сколько, любой согласится… оргазма хочу! Кормить меня когда будут? Всё бы тебе жрать, тое тело раскормила, смотреть тошно, и с этим тоже хочешь? В полицию надо идти, Сонечку спасать! Я те дам – в полицию! Тебе позволили носом шмыгать, вот и шмыгай. Ты, озабоченный, руки из трусов убери, идти мешаешь! Ты меня ещё поучи, где рукам быть надо… А тама, что такое интересное? Посмотреть бы… Бабы, не отвлекаться! Договорились же, прежде всего, домой идти, узнать, что где, закрепиться там, в квартере, при мужьях. С таким телом нам в Семейном не с руки. Этот пусть руки уберёт, всю грудь излапал! Ничо, разберёмся с охальником, затопчем всем кагалом. Тут куда сворачивать? К дому иди, к дому… Да что же творится? Сонечка…

Так или иначе, с кучей противных приключений мам-Юлино тело добралось домой. Антон-Сергей вовсю беспокоились и давно бы побежали встречать, но боялись оставить Витькалю без присмотра.

Но вот зашуршала, отъезжая вбок дверь, мужчины обернулся и не узнал своих жён. Лицо, пляшущее сотней гримас, от полного идиотизма с бегущей по подбородку слюной, до хищного восторга маньяка, дорвавшегося к предмету вожделения. Только у бомжей в минуту самого сильного возбуждения можно видеть такое. Руки влезли под полуразорванную кофточку и судорожно шарят по груди. Ноги, пританцовывающие и спотыкающиеся на каждом шагу. Но главное, взгляд: бегающий и испуганный одновременно, он шарил по комнате, перескакивая с лиц на вещи, нигде не останавливаясь и пытаясь присвоить всё разом. Руки шарили, и глаза шарили, такое сдваивание понятий есть вернейший признак шизофрении, как бы ни возражала наука психиатрия, утверждающая устами покойного Льва Валерьевича, что никакой шизофрении на свете нет, и всё это выдумки шарлатанов.

Витькаля громко ойкнул, глядя на мам, Антон-Сергей вскочил с дивана, откуда наблюдал, как сыновья пишет решения задач.

— Что с вами?

— Серёженька, Тоша – беда…

— Что случилось? Где Сонечка?

— Так это и есть мужья? Какой мужчинка, красавчик… Скорей в постельку пошли, а то я прямо тут кончу… тихо, девки, дайте человеку объяснить. Значит так, о Сонечке не беспокойся, украли её. Не какая-то шелупень, конкретные пацаны украли, так что ты её больше не увидишь. А охранницу нашу, твою жёнушку, собственным шокером отоварили. Она так без памяти и грохнулась. Хорошо, мы рядом случились, привели хозяюшку домой.

— Сами вы тут как очутились? – взревел Антон.