Никто, кроме нас!

Наверное, правда была бы драка – в отличие от сдержанного Кольки, Сашка был без тормозов – но мимо по улице пробежала вопящая толпа пацанов поменьше (разбавленная несколькими девчонками) – и станичных, и беженцев, и детдомовских. В их воплях слышалось на всю свободную область Кубанского войска одно ликующее слово: «Сбили!»

Верхняя слега ограды скотного двора хрястнула и просела – через нее одновременно попытались перескочить восемь мальчишек. Из забойного цеха понесся густой отборный мат старика Игоря Николаевича – заведующего двором.

По копошащимся (тоже с матом, хотя и более звонким) телам я и Витька прорвались в первые ряды…

…Атаман Шевырев, похожий на кряжистый волосатый пень с огромными кулаками, на который натянули казачью форму, поспел к месту падения первым – верхом. Я его побаивался – атаман постоянно был зол от количества хлопот и от того, что станичный круг «приговорил» не брать его «на линию», хотя по возрасту он еще «вполне годился». Такая же судьба постигла еще тридцать казаков – в основном шестнадцати-семнадцатилетних и старше пятидесяти. Их оставили для обороны станицы (хотя было ясно: если уж враг дорвется сюда, то какая там оборона…). Но вот получилось так, что именно они – из имевшихся в распоряжении круга зушки-спарки и счетверенного КПВТ, кое-как прикрывавших станицу с воздуха – сшибли беспилотный «Прэдатор», вынырнувший из-за рощи. И теперь атаман метался вокруг лежавшего в небольшой воронке переломанного аппарата, грозил нагайкой, сипло матюкался, не допуская ближе любопытствующих, а школьный учитель физики и еще какой-то малознакомый мне гражданин возились около этих обломков.

Мы остановились в отдалении. У Шевырева не заржавело бы и врезать. Я передернул плечами, вспомнив, как позавчера он полоснул мне по заду, когда я тащил бочку и не успел убраться с дороги вовремя. Я тогда взвился, буквально задохнувшись – не столько от боли, сколько от возмущения. Меня! Которого ни разу! Пальцем! Никто! Но пока я собирал заряд негодования, чтобы уложить атамана наповал, он уже заговорил с Игорем Николаевичем на тему «ты, дед, хоть лопни, а мясо чтоб было не только на линию, но и для ребятишков…» – и мой запал пропал сам собой. Я потер задницу, хлюпнул и покатил бочку дальше.

А обида почему-то пропала сама собой…

…«Прэдатор» был страшен. Он походил на какого-то головастого крылатого червя, белесого и осклизло-блестящего, совершенно не имеющего отношения к нашему миру. Кажется, не я один подумал что-то похожее, потому что, когда в обломках что-то скуляще скрипнуло и шевельнулось – шарахнулись в стороны все. И мелкие пацаны, и женщины, прибежавшие с молочной фермы, и мы, и казаки из конвоя Шевырева, и сам Шевырев.

– Да все нормально, это камера! – крикнул учитель физики.

И мы увидели глаз.

Я не знаю, как вам это передать. Слов не хватает.

Антрацитово-черный, непроглядный, но в то же время какой-то рубиновый, большой, выпуклый, блестящий глаз смотрел на нас из обломков. Неотрывно. У меня мурашки побежали по рукам, плечам, спине. Я понял, что где-то – очень далеко – кто-то в чужой форме, сидя за пультом, видит нас всех. Меня – красного от загара, в драных джинсах и перепачканных навозом кирзачах. Сидящего на заду Шевырева – он поскользнулся. Конвойцев с «егерями» в на ремнях. Детей, женщин. Всех видит. И ничуть нас не боится. Может, даже смеется – вот они, эти русские. Дикари, решившие противостоять нашим армиям… Сбили беспилотник и пляшут вокруг, как папуасы. Ну-ну…

Разве это – война, если мы даже не можем добраться до них?! Ведь те, кого убивают казаки и добровольцы «на линии» – это турки, грузины, наемники со всего белого света. А как же эти?! Вот этот, который сейчас смотрит на нас через кроваво блестящий глубокий глаз объектива?!

– Они нас что, видят? – Шевырев поднялся, отряхивая свои галифе с лампасом. Подобрал кубанку.

– Скорее всего – да, – ответил тот полузнакомый мужик. – Тут даже записывающие устройства целы. Снимаем?

– Осторожней там, – буркнул Шевырев. – Чего встали, станичники и прочие?! А ну – по работам! Живей! Все дела переделали, что ли?!

Народ стал расходиться, переговариваясь, что соседи (в смысле – в Отрадной) позавчера аж турецкий штурмовик завалили… а вот такого еще никто не сбивал…

– Пошли, Ник, – толкнул меня в плечо Витька.

Я кивнул. И увидел Димку.

Опришко спустился ближе к камере, которую – соединенную пучком ярких проводов с какими-то еще деталями – положили на вспаханную взрывом землю. Присел на корточки. Приблизил лицо к объективу камеры.

– Я тебя убью, – услышал я тихий, какой-то даже нежный и от этого особенно страшный голос Димки. – Ты слышишь меня, падаль? Не прячься. Я тебя найду и убью за моего батю. Жди.

Он встал и, не глядя на нас, прошел мимо.

* * *

Тем вечером самозваная отдельная мотопланерная сотня Всекубанского Казачьего войска, не значившаяся ни в каких реестрах и волевым порядком присвоившая себе название «Крылатая сотня», в полном составе собралась в старых ангарах аэроклуба.