Никто, кроме нас!

Мы и дернуться не успели, а прямо над нашими головами проскочили показавшиеся невероятно огромными короткокрылые серые машины с желтыми носами; следом – машина поменьше и поразлапистей, серо-серебристая с алым. Что-то сверкнуло. Нас накрыл жуткий грохот. Розка взвыла (именно взвыла, а не заржала!), освободилась от лишнего груза в виде меня и Тошки и помчалась в светлые дали через кусты, унося в телеге самоотверженно упавшего на бидоны Витьку.

Что-то подобное я испытывал уже – в тот страшный день, когда бомба ударила в мою школу. Я опять сидел на траве, ни фига не слышал, хотя Тошка, судя по всему, мне что-то орал, поднимаясь из придорожной канавы. По щекам у него текла кровь.

– …мотри!!! – прорвалось мне в голову.

Я обернулся туда, куда он показывал рукой. И окаменел.

Метрах в ста от нас, не больше, горел и взрывался снова и снова самолет. В стороны отлетали куски. К этому пожару вела вспаханная черная полоса. Она начиналась и того ближе от нас.

«Бум!» – с тупым, мешочным каким-то звуком на дорогу рядом с нами упало тело в оливковом комбинезоне. Мы вздрогнули

– Блин, летчик… – выдохнул Тошка.

Рядом с телом опустился оранжевый комок.

Осторожно, на цыпочках, мы подошли ближе. Ясно было, что летчик мертв, как колода. Он лежал, раскидав ноги в могучих башмаках, на опущенном стекле шлема четырехконечной золотой звездой горело солнце. Комбинезон украшали многочисленные нашивки, но мне в глаза бросилась только одна – алый прямоугольник с белыми полумесяцем и звездой.

– Осман, сука, – процедил Тошка с такой ненавистью, что мне стало даже неприятно. – Не, ты въехал, Коль?! Наши их уделали! Не меньше четырех сбили!

Я подумал, что среди сбитых вдали могли быть и наши машины. Но верить в это не хотелось. Я спохватился:

– Надо сказать кому-нибудь про него!

– Точно, – опомнился Тошка. – Пошли, телегу найдем, эту дуру Розку выпряжем – верхом быстрей.

– Пошли, – я шагнул, но заметил, что Тошка остался и быстро посмотрел на… – Ага, – уличил я его. – Ясно. Пестик заныкать хочешь?

В набедренной кобуре у мертвого летчика явно был настоящий «вальтер».

– Чего заныкать?! – ощетинился Тошка, выдвигая плечо. – Военная добыча!

– В зубы дам, – предупредил я. – Не косячись. Лучше давай разыграем – кому. У тебя все равно уже есть «вальтер».

– Не… – он вдруг погрустнел. – Нельзя брать. Сразу начнут: куда дели? а ну, вернули, паршивцы…

– Точно… – я еще раз покосился на кобуру. – Пошли?

– Пошли, – согласился Тошка.

– Ну, пошли.

– Пошли, я и говорю.

– Пошли! – я потащил его за собой за плечо…

…Розку, телегу и Витьку мы обнаружили недалеко в кустах. Розка жрала траву. Витька сидел на бидонах, мрачно сплевывая розовую слюну и трогая попеременно то левый глаз (он заплывал синяком), то правое ухо (оно опухло).

– Пришли? – поинтересовался мой старый друг. – Я зуб себе вышиб.

– Молоко цело? – Тошка принялся распрягать удивленно на него покосившуюся Розку.

– Там теперь масло, – Витька снова сплюнул. – Я не знаю, как жив остался… Че это было?

– Турецкий самолет, – я запрыгнул на край телеги.

Витька покосился на меня:

– Иди ты…

– Слово… Тошниловка! – окликнул я Тошку. – Если спи…шь по дороге пистолет – чесслово заложу!

– Не! Й-иии! – он хлестнул Розку ладонью и мгновенно исчез с глаз.

– Хорошо сидит, – заметил Витька не без зависти. – Время бы выбрать, научиться тоже…

– Ты не забыл, что мы сегодня тройкой летим? – тихо спросил я.

Витька медленно завалился на спину, покачал головой:

– Не… – Он смотрел в небо. Почти не щурясь. Потом сказал: – Молоко скиснет на такой жаре… Ник, а покатили эту телегу так?

– Чего? – я засмеялся. – Перегрелся?

– А чего? – он сел. – Все равно просто так валяемся. Чего мы, не сдвинем ее, что ли? Тут и осталось-то километра полтора. Вон же цех. Видно даже.

Я хотел ему сказать, что он придурок. Но вместо этого соскочил наземь и хлестнул Витьку по коленке сорванной былинкой:

– Пошли, впрягайся…

…Вообще-то это было довольно тяжело. Ну – трудно, в смысле. Не совсем уж трудно, но нелегко – да еще по жаре. Но Витька шел рядом, встряхивал мокрыми от пота лохмами и чему-то улыбался. И я поймал себя на том, что тоже улыбаюсь. Улыбаюсь, хотя пот тек по спине (мокрыми насквозь были даже трусы), попадал в рот, в глаза и даже в уши.

– Ник, – Витька посмотрел на меня сбоку и снова улыбнулся. – Вот, послушай. Я стихи сочинил.

И, раньше чем я успел хоть как-то отреагировать на это сенсационное заявление, он начал читать – без выражения, просто говорить, глядя на дорогу впереди: