Никто, кроме нас!

И тут я вспомнила. Как еще в начале лета к нам в станицу опустились листовки – то ли с самолета, то ли занесло ветром от разорвавшегося агитснаряда… Там была карта Кубани. Аккуратная, с названиями на английском и ярко расчерченными цветными «зонами ответственности». Что туркам, что американцам, что грузинам, что румынам… Тщательная цветная нарезка, на которой нам, русским, не оставалось места. Мы не столько ужаснулись, сколько возмутились: да как же так?! Вот же наша станица! Вот Ставрополь! Взяли они их?! Не взяли! Так по какому праву они раскрашивают нашу землю в свои цвета, пишут свои названия – вон, вместо Ставрополя – какая-то Аллахкала! Как они посмели?!

И вот они шли мимо нас – пленные мимо наступающих. И я подумала, что мы не будем раскрашивать их карты и отбирать их землю. Никогда Вашингтон не будет каким-нибудь Новым Ивановском. Зачем? Нам не нужна их земля. Я не хочу сжечь их семьи в отместку за наших детей и женщин. Даже сейчас – я не хочу.

Пусть их не будет на нашей земле. И все.

А Димка плакал и твердил:

– Карта… Взяли, да, взяли?!. Вот вам… карта… взяли!..

Колонна прошла. И я вздохнула с облегчением. Как будто очистился воздух.

Честное слово. И мне кажется, Коля меня бы понял.

* * *

Я наклонилась. Прямо под крыльями – рукой подать, рядом! – шли, переваливаясь в поднятых ими же волнах, ракетные катера нового Черноморского флота. Много, не меньше дюжины. Было так близко, что я различала стежки на синих Андреевских крестах, которые бились на ветру так яростно, что казались неподвижными. Мне вспомнилось слышанное недавно на флотской радиоволне, когда объявили, что катерники потопили турецкую эскадру – семь вымпелов – на траверзе Севастополя:

Если в трюмах вода и по правому траверзу скалится враг,
Если рвется душа из пробитой груди, словно пар из котлов,
Все равно никогда белым флагом не станет Андреевский флаг!
Мы под волны уйдем, не сдаваясь, под гром орудийных
стволов[24]

.

Я неистово замахала рукой. Хотя, конечно, меня там никто видеть не мог – никого на палубах при такой скорости нет и быть не может. Где-то там, наверное, шли «Терец», «Кубанец», «Пластун», «Казак»… Катера, построенные на собранные у нас деньги.

«Гони мразь с земли, воздуха и воды!» – вспомнила я лозунг плаката, который недавно Илюшка Лобов прикрепил над своим спальным местом. Боженька, боженька, неужели у нас получается?!

– Дашутка, не спи! – проскрипел в звукопроводе голос Светки. – Ущелье!

Все три планера скользнули в ущелье – один за другим, синхронно падая на крыло. Мы забрасывали сухие пайки горным стрелкам, наступавшим на Поти и Кобулети – в такие места, где не могли летать вертушки, а сброс с самолетов грозил тем, что груз останется лежать где-нибудь в ущелье или вообще попадет в руки врагу.

– Проснулась! – собралась я.

Пошевелила стыковочный узел – дернешь, и тюки пойдут вниз. Тут же отдернула руку – еще сбросишь нечаянно.

Ущелье было завалено тут и там снаряжением, тяжелым оружием, неубранными трупами… Смердело снизу ужасно; оставалось надеяться только на то, что будущей весной все это потоки с гор снесут в море. Черное и так отравлено сероводородом, так что несколько тысяч турок и грузин особо вони не добавят, а рыбки так даже обрадуются. Мы пролетели над одним из ориентиров – гигантским «Лансером», американским Б-1, сбитым неделю назад. Серо-черная бескрылая туша лежала через ущелье, как дикий мост – мы перескочили верхом и опять ушли вниз, почти задевая кончиками крыльев зелень на склонах (осень у нас только по календарю…).

Осталось посвистыванье ветра – Светка вырубила двигатель. В ущельях всегда лучше летать именно так – поймаешь поток и паришь десятки километров, если умеючи. А сейчас по ущелью доносило частую стрельбу, уханье взрывов…

«Аэроказак» летел впереди нас, «Вихрь» – позади. Я на всякий случай развернула РПК – единственное наше оружие в этом вылете – направо. Конечно, услышать нас нельзя, а если и увидишь – то вряд ли успеешь сориентироваться и выстрелить… но точно так же думали очень многие люди поопытней нас. Сейчас они «чешут потыльци», как бабуля скажет, на том свете.