Никто, кроме президента

17. ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ

После завтрака ко мне опять пожаловал Фокин, собачий воевода.

– Здравствуй, Паша, – сказал он. – Как спалось?

– Привет, – ответил я, зевая в ладонь. – Нормально.

С некоторых пор Собаковод брал пример с Винни-Пуха и шастал в гости по утрам. Причем каждый визит его был расписан по одной схеме. Сперва приоткрывалась дверь моей комнаты, и туда осторожно заглядывал один из дежурных конвоиров. Проверял, не сижу ли я в засаде, не собираюсь ли я метнуть гостю в башку предмет потяжелей – вроде чугунного блина от штанги. Полностью верить картинке на мониторе эти болваны опасались: а ну как я обдурил камеру слежения? Только убедившись, что видимой опасности нет и я всего лишь читаю книгу (или мучаю гитару, или рисую человечков на бумаге, или просто валяюсь на койке, глядя в потолок), они запускали в комнату двух собак. Те усаживались по обе стороны от пустого стула и таращились на меня в четыре глаза. После чего, наконец, являлся Фокин собственной персоной.

Неделю назад я объяснил ему, что он копирует торжественный выход римских императоров. Только у тех была туника вместо «адидаса», ручные пантеры вместо псов и легионеры вместо дуболомов. Поэтому копия, как ни крути, выходит на троечку. «Умничаешь? – нахмурился Собаковод. – Смотри у меня!» На другой день, вернувшись к себе после тренировки, я не обнаружил среди книг ни двухтомной «Истории Древнего Рима», ни «Жизни двенадцати цезарей». На их место мне положили том «Жизни животных» Брэма. За вечер я его от нечего делать проштудировал и в следующий раз встретил Фокина сравнением с двадцатиметровой китовой акулой. Собаковод был даже польщен – до той минуты, пока я скромно не добавил, что эти громадины питаются планктоном. То есть ме-е-е-елкими рачками. Брэм тут же исчез, а книги по римской истории вернулись – хотя и со следами собачьих зубов. Должно быть, Фокин отрабатывал на моих цезарях команду: «Апорт!»

На сей раз Собаковод забрел ко мне явно не просто так, а с новостью. Надеюсь, это та самая долгожданная новость, которая все изменит. Именно потому мне требовалось проявлять как можно меньше интереса к его персоне. Пришел и пришел. Его власть.

– Как настроение? – спросил Фокин.

– Нормальное, – ответил я и зевнул совсем уж неприкрыто.

– Что-то сегодня ты, Паша, не особо разговорчив.

Собаковод, похоже, не торопился с главным. Ну и мне не к спеху. Яблоко с дерева должно падать естественно. Будешь сшибать его камнем – подберешь кислятину. Первый закон Мичурина-Ньютона.

– А про что мне говорить? – сыграл я в равнодушие. – Про экономику? Про политику? Про жизнь вообще? На собачью тему я, по крайней мере, болтать не умею. Я и не знаю, отличается у вас гладкошерстный терьер от стаффордширского или нет?

– Отличается, Паша, отличается, – снизошел Фокин к моей тупости. – Шерстью, окрасом, высотой в холке… да всем, короче… Ладно, разрешаю говорить про жизнь. Я чего-то сегодня добрый. Даже на вопросы отвечу, если умные задашь.

А вот сейчас – внимание: ни в коем случае не приближать его к наводящей теме. Подальше, подальше от края. Его можно позлить, но нельзя настораживать. Он должен быть уверен, что новость, которую он принес, – сюрприз для меня. Он ведь не знает про тот клинышек газеты. И тем более про записку, которую я в три приема написал в сортире, превратил в маленький бумажный комочек и сейчас держу в носке.

– Вопросы… – протянул я с задумчивым видом. – М-да…

Была одна тема, выгодная для меня и не шибко приятная для него. За время плена я тянул за эти ниточки раза три, не чаще; впервые – еще в самом начале. Всякий раз Фокин раздражался и говорил чуть больше, чем следовало.

– Чего притих? Умные вопросы все выветрились из головушки? – подколол меня Собаковод.

Теперь пора. Барабанная дробь. Я показываю зубы.

– Почему же все? – сказал я. – Один остался. Мне все-таки интересно знать, зачем человек по фамилии Фокин влез в это дерьмо? Все у него было и так – и деньги, и профессия, и положение. Какого рожна ему еще надо?

В глазах у Фокина полыхнул злой огонек.

– Ты, Паш, на грубость нарываешься, – угрожающе обронил он. – Сейчас вон свистну охрану, вколют тебе пару кубиков кетамина и перестанешь быть таким любопытным. Будешь как дерево.

– Ладно-ладно. – Я изобразил испуг и поспешно поднял руки. – Не надо как дерево. Молчу. Если нет желания, можно не отвечать.

После этих моих слов Собаковода понесло:

– Да мне ответить – не фиг делать. Тоже мне, Иисусик нашелся. Он весь в белом, а мы, значит, в дерьме… Думаешь, я только из-за денег впрягся? А может, я из-за справедливости? Почему одним – все, а другим – кукиш? Почему одни при понтах, а другие – на побегушках? Человек, Паша, не дудка, чтоб на ней один «Собачий вальс» играть. Это тебе мой параграф первый. А вот тебе мой параграф второй: человек, Паша, не остров в океане. Все мы друг с другом плотно повязаны. Только козел радуется, когда похоронка тормозит не у него, а у соседа. А кто с понятием, тот соображает, что завтра траурный марш сыграют и у него…