Никто не избегнет блаженства

– Ну а теперь, дорогие мои, сходите, погуляйте. Да: не забудьте взять фонарик на обратную дорожку, а то скоро темнеть начнет, – прервала мои размышления мама. И возвращайтесь приблизительно часам к девяти. Тогда мы и свяжемся с отцом. А сейчас, с вашего позволения, – и она встала, поворачиваясь к двери, – пойду работать. У меня в питомнике лисята, оставшиеся без матери, не кормлены. Уже три лисицы умерли, не вынеся жары нынешнего лета. Когда же оно кончится, бесконечно вечное Глобальное Потепление? – с этими словами мама покинула библиотеку. Сквозь окно мы успели заметить, как она быстрым шагом направилась по тропинке к метеостанции, возвышавшейся над клетками с животными, с яркой дамской сумкой в одной руке и старым корабельным фонарем – в другой.

Мы не спеша двинулись вдоль холла. В помещении было прохладно, и не хотелось его покидать. Я вообще любила это обиталище мамы, старинную усадьбу Медуницыных, ее предков. Славный дом с исконно русским укладом. Таких почти не водится с тех пор, как из-за климатических перемен приличная часть населения Земного шара, оставшаяся в живых, переселилась в Россию, превратив ее центральную полосу в космополитический проходной двор, а Сибирь и тундру – в Новую Европу. Даже здесь на, юге, посреди неровного горного рельефа, умудрились понастроить на каждой крыше пентхаузы и кафэшки, ангары и гидропонические парки. Цивилизация – это, конечно, хорошо, да вот только не уединишься теперь в своем частном владении за высоким забором: сверху ты, как на ладони. Загораешь, а тебя снимают! Поэтому-то я так и люблю свою засиженную голубями «недостройку», одну из немногих в нашем интернациональном северном городке, еще не облюбованную ни людьми из высшего общества, ни дикарями-руфферами, предпочитающими в нынешнее жаркое лето ютиться на крышах.

Милый друг, увези меня в горы,

В край бездонный, где возраста нет,

Где рождается в синих озерах

Льдистых глаз твоих утренний свет,

В край, где зелень свежа и умыта,

Без окурков, бутылок, фольги,

Где леса и луга не побиты

Отпечатком жлобовской ноги!

В край, где в вечности тонут мгновенья —

Ты идешь, а как будто стоишь!

Впереди только горы забвенья,

Впереди только радуги тишь.

Ты один. Столько таинства в этом.

И еще: столько жизни вокруг!

Позабудь полимерное лето

Над помойкой шакаливших мух,

Где считают дурной, второсортной,

Неудачной родную страну

И винят во всем климат суровый,

Дань монголам да дуру-жену.

Так пойдем остужать наши раны

В талых водах заснеженных крыш,

Нам одеждами станут туманы,

Водопады. И радуги тишь.

Неплохо получилось. Кому мне это посвятить? Эрику, что ли? Перебьется! Подпишу лучше «Для Этьена». В конце концов, у него тоже голубые глаза. Вот только показывать не буду, а то еще неправильно поймет, возомнит о себе невесть что…

*****

Я устроила Этьену небольшую экскурсию по комнатам, показывая старые портреты своих предков по материнской линии. В холле стоял приятный запах сырости с легким налетом затхлости, характерный для имений, которым свыше трехсот лет. Здесь на стеллажах из красного дерева хранились огромные фолианты с пожелтевшими страницами рукописей, коими прежде зачитывался мой дед, с перестроечных времен и до самой смерти работавший сторожем заповедника – собственно, большинство послереволюционных Медуницыных, за исключением, пожалуй, моей мамы, вообще никогда не покидали имения, живя и трудясь неподалеку. А строгие лица прежних обитателей дома, смотрящие с писанных маслом портретов, заставляют меня и по сей день беречь эти тома-фолианты, как зеницу ока. Если верить рассказам матери, то в них имеются древние сведения, составленные еще учеными донесторовской эпохи и начертанные древнерусским руническим текстом на камне, а затем умело расшифрованные и скопированные православными летописцами. И писались они якобы намного раньше знаменитых индийских вед.