Никто не хотел убивать

В этот вечер Голованов напомнил о себе Турецкому еще раз, но уже звонком по домашнему телефону.

— Ирина дома? — спросил он, когда в телефонной трубке послышался голос Турецкого.

— А где же еще ей быть в это время?

— Ты бы не мог пригласить ее к телефону?

— Что, не хватило времени в «Глории» наговориться?

Судя по его взвинченности, можно было бы догадаться, что позвонил Голованов не совсем в удобный час, что Александр Борисович опять попер на жену, однако Голованову уже надоели все их разборки, участие в которых принимал едва ли не весь состав «Глории», и он уже чуть жестче попросил:

— И все-таки, позови!

— Господи, как же все хотят мою жену! — вдруг взвился Турецкий. — То Плетнев домогался, теперь вот ты…

— Идиот! — громыхнул басом Голованов, и в этот момент трубку взяла Ирина.

— Сева, ты?

— А кто же еще скажет твоему ненаглядному, что он полный идиот?

— М-да, — согласилась с ним Ирина, — пожалуй, только ты. Но было бы лучше, если бы ты сказал ему об этом не по телефону, а в глаза. А я подтвержу этот диагноз.

— Обидится, пожалуй, — хмыкнул Голованов.

— Ничего, на обиженных воду возят. Может, и поумнеет после хорошей встряски.

Она замолчала было, видимо думая о чем-то своем, однако тут же спохватилась и как-то очень устало произнесла:

— Прости, Сева, ты что-то хотел спросить?

— Точнее попросить.

— О чем?

— Тебе твой Турецкий уже рассказал об Игнате? Я имею в виду его сегодняшний вояж к оптовику.

— Да, конечно, — чисто по-бабьи вздохнула она. — Такое несчастье с парнем!

— А его папаша, как сказал мне твой Турецкий, продолжает убеждать себя и всех нас, что у мальчика переходный период, можно сказать, ломка голоса, и все это образуется само собой.

Он замолчал было, но тут же сорвался в крик:

— Этот идиот Шумилов, он что, думает, что, как только он отправит своего отпрыска в эту говенную Сорбонну, так там все сразу и закончится?! Хрена! Там его сразу же подберут ушлые университетские ребятишки, как только почувствуют его реакцию на дурь. И вот это, Ира, уже будет конец! Если не тюрьма, то…

Голованов замолчал, оборвав себя на полуслове, молчала и Ирина Генриховна. Наконец спросила негромко:

— Что ты предлагаешь?

— Чтобы ты подключилась к этому делу.

— Но как?

— Ты должна переговорить с отцом Игната. Как мать, как женщина, как психолог в конце концов. И убедить его в необходимости проведения обыска в комнате Игната.

— Ты хоть понимаешь, о чем ты говоришь? — взорвалась Ирина Генриховна.

— Ты меня не поняла. Я имел в виду не обыск в прямом смысле этого слова, а возможность ткнуть отца носом в ту дурь, которой сейчас пользуется его сынок. Может, это убедит его в реальности происходящего.

— А ты уверен, что Игнат эту гадость хранит дома?

— Абсолютно!

Ирина Генриховна долго, очень долго молчала, видимо не решаясь принять окончательное решение, и когда заговорила, то в ее голосе уже были просящие нотки:

— Может, ты все-таки переговоришь с Сашей? Все-таки он, а не я крестила Игната.

— Не уверен, что он сможет врубиться в ситуацию. Слишком много завязано сейчас на Игнате.

Снова долгое, какое-то очень тяжелое молчание, и наконец:

— Хорошо! Я… я попробую поговорить с ним, но… Сам понимаешь, обещать что-либо не могу.

— И все-таки постарайся убедить Шумилова. Буду ждать твоего звонка.

Телефонный звонок раздался во втором часу ночи, когда Голованов уже почти разуверился в мыслительных способностях Шумилова-старшего, который оказался не в состоянии примерить на себя существующую в России реальность. Звонил Турецкий.

— Вот уж не думал, что армейский спецназ еще и дипломатическим хитростям обучают, — пробурчал он, когда Голованов взял трубку. И уже более миролюбиво: — Договорились на завтра, на утро, когда Игнат в школу уйдет. Не возражаешь?

Пропустив мимо ушей язвительное «не возражаешь?», без которого Турецкий был бы не Турецким, Голованов пробурчал маловразумительное «Рад слышать» и уже в свою очередь спросил:

— Надеюсь, его мачехи тоже не будет дома?

— Что ж ты меня, за идиота, что ли, держишь? — уже окончательно обиделся Турецкий, и в телефонной трубке послышались короткие гудки «отбоя».

К дому на Кутузовском, в котором жили Шумиловы, они подъехали немного раньше намеченного времени, и пришлось минут двадцать просидеть в машине, прежде чем распахнутся двери подъезда и на крыльце обозначится складная фигурка молодой блондинки, которая должна была заменить Игнату его мать. По крайней мере, именно так хотелось бы думать Шумилову-старшему, когда он привел ее к себе домой, чтобы познакомить с сыном. Турецкий не стал расспрашивать Шумилова, удался ли ему этот эксперимент, однако тот факт, что Игнат подсел на наркотики, говорил о многом.

Впрочем, и винить ее было нельзя. И Турецкий, и Ирина Генриховна не понаслышке знали, что даже в самых, казалось бы, надежных и счастливых московских семьях взрослеющим наследникам не удается избежать столь страшного искуса, как наркотики. А в случае с Игнатом это только подтвердилось.