Никто не хотел убивать

— А как же рана на голове и проломленный череп?!

— Судя по всему, все это произошло одновременно, но окончательный ответ будет дан в заключении.

— То есть, — не отставал Турецкий, — произошло что-то такое, что в буквальном смысле ввергло Савина в панику, инфаркт и тут же удар по голове?

— Ну-у, — замялся Яков Ильич, — возможен, конечно, и подобный сценарий, но, повторяю…

Он замолчал и вдруг совершенно неожиданно предложил:

— Впрочем, чего это мы все по телефону да по телефону? Приезжай! Да бутылку с собой прихвати, давно уже не виделись.

Яков Ильич Школьников оставался все таким же замшелым и в то же время удивительно приятным доктором, каким его знал Турецкий пять, десять и двадцать лет назад, когда пришел работать в прокуратуру и на первом же «трупе» столкнулся с этим зубром, который уже тогда считался корифеем в среде судебно-медицинских экспертов, причем неподкупным экспертом, слово которого стоило многого. Еще в те годы между молодым следователем и опытнейшим экспертом пролегло нечто такое, что связывало их взаимной симпатией до последнего времени, и когда Школьников встретил на пороге морга Турецкого, он не мог не обнять его.

— Ну-ко, дядько, покажись, каким ты стал на пенсии? — приговаривал он, разглядывая Турецкого, и тут же спросил, дабы не затягивать вступительную часть встречи:

— Водку купил?

— И пива тоже.

— Вот это молодец! — похвалил его Яков Ильич, однако тут же спросил настороженно: — «Кристалловскую», надеюсь?

— Обижать изволите, гражданин начальник.

— Тогда пошли.

Он провел Турецкого в небольшой кабинет, где в это время никого не было, достал из своего стола два стакана из тонкого стекла, протер один из них голой рукой, что должно было означать высшее расположение к гостю, и поставил его перед Турецким.

— Наливай! Но только по чуть-чуть. Я еще утром бутылку ополовинил, а вечером мы с моей Сарой в гости приглашены.

Когда усидели за разговором принесенную Турецким бутылку водки, Школьников выцедил в стаканы оставшиеся капли, как бы встряхнулся и совершенно трезвым голосом приказал:

— Пошли! Я тебе на месте все покажу и все расскажу. Но должен заверить тебя сразу, что это все-таки инфаркт, а не убийство, хотя и тот удар по голове мог также оказаться для этого чудика смертельным.

— Как говорится, — хмыкнул Турецкий, шагая следом за Школьниковым по гулкому коридору, — приговор окончательный и обжалованию не подлежит?

— Можешь, конечно, и обжаловать, если тебе, пенсионеру, не хрена больше делать, но можешь поверить мне пока что на слово. Я тут, когда тебя поджидал, еще разок посмотрел твоего чудика, и должен тебе сказать… Короче говоря, впечатление такое, будто у него в сердце петарда взорвалась. Обширный инфаркт. И это несмотря на то, что парень-то, в общем-то, еще совсем молодой, пожалуй, и до тридцати не дожил.

— Двадцать восемь.

— Вот и я о том же говорю. И еще можно было бы понять, если бы его организм совершенно изношенным был, а то ведь…

— То есть, сильно пьющим? — уточнил Турецкий.

— Ну! — покосился на него Яков Ильич. — А то ведь в нем всего лишь ноль-четыре промилле обнаружено, а это пара рюмок коньяка. Согласись, от подобного количества еще никто не умирал!

В этот момент они прошли в полутемное помещение, Школьников включил верхний свет, и Турецкий увидел каталку, на которой, наполовину прикрытый серой простынкой, лежал Савин…

Глава 8

Турецкий без особого напряга добрался до Садового кольца и уже из машины позвонил Плетневу:

— Ты сейчас мог бы подъехать к «Глории»?

— Само собой!

— Хорошо, там и поговорим.

— Ты был у Щеткина? — не удержался, чтобы не спросить, Плетнев.

— Нет, у Школьникова. В морге.

— И… и что?

— Инфаркт! Как сказал Яков Ильич, словно петарда в сердце разорвалась.

— Но ведь он же был совершенно здоров! — взревел Плетнев. — Я же с ним незадолго до этого разговаривал. Да и тот же Гоша, лаборант, мамой своей клялся, что Савин ни разу на сердце не пожаловался.

— На сердце не жаловался, а от инфаркта не убежал, — угрюмо произнес Турецкий, притормаживая на красный свет светофора. — В общем, жду! Да, вот что еще, — спохватился Турецкий. — Прихвати с собой поэтажный план лабораторного корпуса. Что-то не дает мне покоя шумиловская «Клюква».

«Мне тоже», — хотел было сказать Плетнев, но Турецкий уже отключил свой мобильник.

Автомобильным пробкам, казалось, не будет конца, и когда Плетнев добрался-таки до офиса «Глории», Турецкий пробурчал недовольно:

— На машине, поди, ехал?

«Нет, на верблюде!» — едва не вырвалось у Плетнева, которому уже надоели постоянные придирки Турецкого. Он все еще считал его своим другом, причем другом, которому был многим обязан, однако его опередила Ирина Генриховна:

— Александр Борисович! Вы тоже, если я не ошибаюсь, конечно, в метро лет пять назад спускались! Да и то это было не в Москве, а в Киеве. А чтобы автобусом до работы доехать… Вот этого я что-то совсем упомнить не могу.

И уже повернувшись лицом к Плетневу:

— Не обращай внимания, Антон. Он на меня тоже в последнее время бросается. Кстати, Макс только что кофе заварил. Налить?