Никто не хотел воевать

Не долго Порубайло читал свои лекции. То ли он сам ушел, то ли его «ушли». Но «семена» посеянные им в молодые головы вскоре дали всходы. Богдан вместе с рядом своих сокурскников вступил в молодежное крыло организации УНА-УНСО, где его кумир занял один из руководящих постов. И когда в 1995 году Порубайло предложил ему вступить в отряд формируемый УНА-УНСО для отправки в Чечню, чтобы воевать на стороне чечен против российских федеральных войск, долго уговаривать Богдана не пришлось. Ведь Порубайло убеждал не только словами, но и личным примером, став нечто вроде замполита в том отряде. Тогда юный романтичный Богдан искренне уверовал, что гордый и свободолюбивый чеченский народ поднялся с оружием в руках, чтобы сбросить колониальный гнет фактически уже издыхающей России.

– Наше участие в этой войне, которая неминуемо приведет к полному развалу России, не что иное, как схватка с заклятым врагом вдали от наших границ. Только при условии гибели России Украина сможет спокойно жить и развиваться, – пояснял ситуацию Порубайло.

Богдан взял в институте академический отпуск и, ничего не сказав матери, отправился на подготовительные сборы в лагерь военной подготовки УНА-УНСО. Полтора месяца их учили стрелять, бросать гранаты, приемам самообороны и выживания. Уже на тех сборах романтический ореол, окружавший тогда УНА-УНСО, в глазах Богдана сильно померк. Учили наспех, кормили плохо, инструктора были грубы, иногда просто оскорбляли. На практических занятиях частенько игнорировались правила техники безопасности. Однажды на глазах Богдана подорвался один из «курсантов», учившийся метать боевые гранаты…

Богдан очнулся от недолгого полузабытья. Мысли-воспоминания прервались как раз на одном из поворотных моментов его жизни. Если бы тогда он сбежал из того лагеря, как делали многие, его бы жизнь, наверняка, сложилась совсем иначе. Он бы не пережил того ужаса, который ему пришлось пережить, и главное – он бы сохранил здоровье. Но, увы, слишком он верил Порубайло, который стал для него высшим авторитетом во всем. И как было не поверить, ведь Порубайло не играл на публику, как большинство политических деятелей во все времена. Он искренне верил в свои убеждения, с ними жил, с ними и погиб…

Перерыв кончился. Бригада возобновила работу. Во время перекура прочие члены бригады обсуждали последние новости из Донбасса. Богдан в этом никогда не принимал участия, но по мере возможности слушал. Он не мог точно определить на чьей стороне эти донецкие и луганские работяги. Ему показалось – ни на чьей. Они одинаково негативно относились и к любой киевской власти, и к нынешним лидерам ополченцев, ни тех, ни тех не считая достойными политическими фигурами. Ни один из них даже не дернулся ехать за кого-то воевать. Их беспокоила только судьба близких, а также родных городов и поселков. Разве что бригадир, мужик уже в возрасте переживал больше всех. Он по нескольку дней на день звонил к себе в Луганск и буквально умолял жену сберечь детей, дочь школьницу и сына-подростка, вплоть до того что не выпускать их за порог дома. А когда разговаривал с сыном, обещал ему по приезду вырвать ноги, если он вздумает записаться в ополчение и пойдет воевать. Богдан уже был далеко не тот юноша из девяносто пятого года и не столь однобоко оценивал конфликт в Донбассе. Понимал он и настроение этих работяг, не веривших ни тем, ни другим. Понимал он и то, что война, в общем, идет за то, что одна сторона хочет сохранить власть, а вторая ее захватить, и кто из них прав…

Богдан стоял внизу, а два других члена бригады, взобравшись на подоконник, устанавливали раму стекления в оконный проем. Он подавал им инструмент и крепежный материал. Тут в его кармане «заиграл» мобильник.

– Я отойду? – спросил Богдан у бригадира, стоящего рядом и осуществлявшего общее руководство установкой окна.

– Валяй, – пренебрежительным тоном разрешил бригадир, в очередной раз давая понять, что Богдан бригаде совсем не нужен, что он есть, что его нет.

Звонила мать:

– Богдаша, сынок, как ты там?

– Да так мам, терпимо. Ты просто так звонишь, или случилось чего? – Богдан, предчувствуя, что мать по обыкновению заведет долгий разговор, а он не хотел надолго отрываться от работы, и без того на него все косо смотрят.

– Да, случилось. Тут тетя Галя позвонила, бабушкин поселок вчера сильно обстреливали. Тетя Галя туда звонила – никто не отвечает, вот она за бабушку и беспокоится.

– Понятно. Видимо кому-то придется туда съездить и узнать, что и как…

Богдан и вся семья Панасюков в отличие от Прокоповых не считали бабушкин дом под Донецком своим родовым гнездом и особо за него не переживали, впрочем, то же можно сказать и про отношение к самой Стефании Петровне. Богдан не гостил у нее, наверное, уже лет десять и про бабку думал примерно так же как и мать – она слишком зажилась на свете.

– Я не знаю Богдаша, поедет ли кто из них, но надеюсь, что ты этого не сделаешь? – в голосе Оксаны Тарасовны прозвучали педагогические повелительные нотки.

– Да ты что мам, с какой стати, – опасения матери удивили Богдана.