Никто не уйдет живым

Застывшая, она стояла у себя в комнате, Она застыла в нескольких футах от запертой двери, закрыв руками рот; глаза ее слезились, потому что она не моргала; голова разболелась от давившего непонимания.

На самой грани слышимости энергично заскрипела раскачивающаяся кровать. Шум не заглушал сопутствующего ему ритмичного уханья.

Десять

После того, как Стефани заглянула в шкаф, под стол, за занавески и под кровать, она забралась под одеяло и лежала без сна с включенным светом. Она придвинула лампу ближе к краю прикроватной тумбочки, развернув металлический плафон кверху, чтобы добавить яркости к потолочному свету и чтобы, если понадобится, легче было дотянуться рукой.

Шум секса в комнате напротив был громким, но недолгим. Девушка за все время не издала ни звука. Стефани боялась, что стала свидетельницей изнасилования, потому что как женщина в таком горе может согласиться на секс с другим жильцом, да еще таким, чье перемещение по дому источало агрессию?

Это не мог быть Драч, потому что он был наверху; Стефани слышала, как он кричит на собаку. Она задумалась, не был ли шумевший мужчина обладателем ботинок с кожаной подошвой, который выходил из дома сегодня утром. Возможно, ей повезло, что она его не догнала. Первая удача, улыбнувшаяся ей в этом месте.

Она пыталась понять природу отношений между девушкой и мужчиной, от которого пахло животным, и отвращение мешалось в ней с боязнью сексуального насилия. Услышав хоть намек на сопротивление, Стефани вызвала бы полицию. Но соседка не издала ни звука, словно ее уже и не было в комнате напротив.

Мужчина все еще оставался внутри, возможно, лежал вместе с ней, словно они были любовниками. Может, они и были любовниками, бешено трепыхавшимися в паутине отношений любви-ненависти, подогреваемых агрессией, и девушка привыкла к его запаху. Стефани зажмурилась от ужаса, содержавшегося в этой мысли.

Она открыла глаза и попробовала осмыслить то, что почувствовала в коридоре: окутавшую ее холодную пустоту, пахнувшую необжитым деревянным зданием. Но так и не смогла понять, откуда взялся запах, только допустила неубедительную возможность, что почувствовала застоявшийся воздух, который поднимался… но откуда он поднимался?

То же самое недоумение сопровождало ее попытку понять источник животного запаха. От кого мог исходить настолько мощный поток грубой и дикой маскулинности? Сколько времени нужно избегать воды и мыла, чтобы взлелеять подобную вонь?

Стефани задумалась, не повлияла ли на ее восприятие стычка с Драчом. Может быть, их ссора заставила ее думать, что мужчины в этом доме для нее опасны. Она не знала. Не знала, в общем-то, ничего об этом месте и о тех, кто тут жил. Знала только, что была напряжена и испугана, и встревожена, и утомлена, а идти было больше некуда. Но еще она понимала, что какой бы ужасной ни казалась ее жизнь, кому-то неподалеку, скорее всего, было хуже. Воспоминания о горе соседки до сих пор заставляли ее нервы звенеть. Она представила, что, как и эта девушка, оказалась в чужой стране, в стране, языка которой она не знает и не может даже понять, что за дверью ей предлагают помощь.

«Как я тут оказалась?»

Она просто хотела найти жилье и работу. Возможно, ее соседка тоже хотела только этого.

Стефани сказала себе, что ей нужно просто пережить эту ночь, всего одну ночь, а если она услышит что-то рядом с кроватью, то подхватит сумку с самым необходимым, вызовет такси и поедет прямиком в центр города. Будет бродить по темноте, пока не откроется «Буллринг».

За окном тряслась, шелестела и вздыхала на ветру густая масса растительности, поглотившая неухоженный сад. Стефани представила, как грязное море лижет заднюю часть дома в попытке захватить старые кирпичи, пятнистый цемент и скрипящие балки, укрыть все это плющом и шипами, и безлистыми скелетообразными зарослями, видными из окна при свете дня. Непокорные джунгли вздымались над оградой со всех сторон сада, словно приливная волна над прибрежными стенами.

Веки постепенно отяжелели от усталости, от почти бессонной прошлой ночи. В конце концов, расслабившись, она очутилась за гранью сна.

Но лишь ненадолго, потому что постоянно вздрагивала и обнаруживала себя лежащей в той же позе в освещенной комнате, за окном которой все так же шумел сад. Один раз, вынырнув из полусна, она была уверена, что окно открылось, потому что треск и скрипение кустов и ветвей показались ей неприятно громкими, будто раздавались рядом с постелью.

Проснувшись в последний раз, Стефани поняла, что, пока она дремала, в комнате почему-то погас свет.

Одиннадцать

И в темноте она услышала голос. Женский голос. Голос из камина. Только теперь он был громче, чем прошлой ночью. И теперь Стефани лучше понимала интонацию, состоявшую из усталости и покорности: утомленный голос, казалось, перечислял обиды.

Ее ушей достигали обрывки.

– А потом ты сказал… я сказала… я бы не… неблагоразумно… Но кто я такая… Ты, ты сказал мне… Ты поклялся… это было… что-то значило… знак… боялась, тем больше я… и теперь я знаю…