Никто не выживет в одиночку

В конце апреля он переехал в съемную квартиру на бульваре Сомали. В надежде, что не останется там надолго, уверенный, что она примет его обратно. Но вместо этого получил письмо от адвоката.

Как-то в среду вечером Матильда вернулась с одного из своих праздников: с остатками косметики на лице и не особо радостная, от нее несло акварельными красками и кока-колой. Они выполнили свой сексуальный долг и пошли в супермаркет.

Полки были все теми же. Та же грустная теория цветов и коробок. Обычно ему очень нравилось выуживать что-нибудь. Сняв квартиру, он сам стал прекрасно справляться с покупками; творческий подход толкал его к отделу замороженных продуктов.

Сейчас, когда они могли вместе с Матильдой проводить часы в универсаме, он выяснил, что ему не нравится ходить с ней по магазинам. Насколько была разнообразной и смышленой в сексе, настолько мелочилась и сомневалась, читая этикетки на продуктах. С Делией все получалось очень просто. Они делили между собой отделы, чтобы уйти оттуда как можно скорее.

Где-где, а в супермаркете они никогда не ссорились. Встречались смертельно уставшими, ни о чем не спорили. Смотрели на очередь у кассы.

«Встань ты, я сбегаю за вином и фисташками».

Ему не хватало ее лица, светлого и открытого, ее мыслей, которые пробегали по лицу и которые он читал, в то время как они пробегали.

Если бы она стояла в очереди сейчас, он подошел бы к ней. Взял бы ее за руку. Этот день стал бы самым лучшим днем в их жизни. Смиренным днем их глупой жизни. Они вернулись бы домой, приготовили бы что-нибудь для детей, нарезали фрукты.

Матильда все бродила среди полок.

К нему опять возвратилось желание бесследно исчезнуть. Раствориться в своих ошибках. В его детях, которые не должны были позволить ему стать их отцом. В упущенных шансах — упущенных, видимо, только по рассеянности. Потому что пока он стоял, отвернув голову в другую сторону, в это время проходил его поезд. Кто знает, сколько станций осталось впереди. Что-то он понял сегодняшним вечером.

— Куда ты ходишь за продуктами?

— Туда же.

— Так же вечером?

— Да, вечером.

— Ты не против, если я как-нибудь пойду с вами…

— Зачем?

— Помогу тебе донести купленное… побуду с вами.

Делия смотрит ему в глаза, в глубь этих озер.

— Гаэтано, ты не можешь вернуться домой…

— Я знаю.

— Да ты и сам не хочешь…

— Ты не знаешь, как я хочу быть с вами!

— Ты бы опять это начал… Тебе надо устроиться получше, перетерпеть. У тебя скоро пройдет…

— Зачем мы так больно обидели друг друга?

— Не знаю.

— Как все исправить?

— У тебя девушка…

— Мы больше не встречаемся.

Он подошел к Матильде тогда в супермаркете. Ее лицо вдруг показалось ему надутым и глупым, распухшим — как бы вместе со всеми обманчивыми планами, которые она строила насчет него.

Полчаса назад она сказала, что хочет родить от него. Сказала, просто чтобы сказать. Но долго смотрела на него со странным выражением, которое появлялось у нее, когда она входила в роль, надев на руку марионетку принцессы Мелисендры. Они лежали голые. Он торопливо оделся.

«Никогда больше не произноси подобной ерунды».

«Я пошутила…»

«У меня уже есть дети, и я не собираюсь плодить еще».

«Может, лет через десять…»

«Неизвестно, что через десять лет со мной станет, но точно, что никаких других детей у меня не будет».

«Зачем так сразу обижаться…»

«Я бросил своих детей… ты не знаешь, что это значит».

Кинул ей майку, чтобы она прикрыла свое тело, груди с печальными глазами, которые смотрели на него. Она сидела на кровати, немного сгорбившись. Как Делия после родов, которая всегда будет стоять у него перед глазами.

Мати улыбнулась, надела майку.

«Спасибо… и правда холодно».

Казалось, она не чувствовала себя оскорбленной. Продолжала гладить ему спину. Она вообще никогда не обижалась, даже когда обижалась. Тут же шла на попятную, не питала большого уважения к себе. Принадлежала к тем людям, с которыми почти невозможно поссориться. Они никогда не входят в столкновение с неуравновешенной энергией других людей, отстраняются на мгновение раньше или же с улыбкой позволяют себя испепелить. Она напоминала ему его мать, Серену.

Тогда в магазине он ушел, оставив ее одну, с флаконом шампуня, этикетку которого она читала.

«Мы не поужинаем сегодня вместе?»

«Нет».

«Позвоню завтра».

Он не отвечал на ее эсэмэски. Хотелось побыть одному. Он никогда еще не оставался наедине с собой. Ему надо было закрутиться и снова подняться в одиночку.

Однажды вечером он видел «фиат-пунто» орехового цвета, припаркованный среди других машин на бульваре Сомали. Он прошел мимо, не посмотрев. Он знал, что она сидит внутри, в глубине, среди «икеевских» сумок с костюмами несостоявшейся актрисы. Ему стало жаль ее. Он знал, что она поступала так, когда он был еще женат: «Для меня главное — знать, что ты недалеко. Спать рядом».

— Ты сама меня к этому подтолкнула…

Делия смеется в полный голос.

— Так значит, я во всем виновата? Гениально!

Смеется, обнажая зубы с обложки журнала. И Гаэ хочется врезать ей кулаком по этим зубам, разбить рот. Настоящее предательство было как раз с ее стороны.

— Мне так нравились твои зубы.

— Замолчи…