Никто не выживет в одиночку

На лице Гаэтано появилась угрожающая улыбка.

«Как тебе только в голову пришла такая идиотская мысль?»

«Хочешь, чтобы тебя обожали, носили на руках во время снегопада, прямо как мать Пазолини… Ну, скажи правду, тебе хотелось бы быть матерью знаменитого гомосексуалиста?»

Он шутил, но выражение лица отражало его мрачное настроение, и Делия смотрела на это несчастное лицо в ожидании беды.

«Переносишь груз своей неудовлетворенной сексуальности на сына…»

Они не заметили, что ребенок заглянул в дверь. Со смычком в руке. С опущенной головой, жалобно канюча:

«Мам…»

Гаэ усмехался, потягивая вино из бокала, она стояла с кухонной тряпкой в руках.

«А ты? Сам ты куда переносишь свой сексуальный груз?!»

И начала бить его этой мокрой тряпкой — по рукам, по лицу. Бокал, который он держал, опрокинулся, вино выплеснулось на пол. Гаэ обернулся к Космо.

«Мы играем… Играем в тряпку…»

Похоже, старики за тем столиком тоже сейчас спорят. Она как будто укоряет мужчину, тычет в него дрожащим указательным пальцем… Это могло бы сойти за угрозу, но, скорей всего, лишь просьба о помощи. Старик качает головой, упорствует. Со стороны все это кажется довольно забавным. Быть может, такова любовная традиция: уступать под натиском жизненной силы жен.

— Не можешь простить меня, да?

— Как тебе только в голову пришло вытворять такое перед детьми…

— Это было лишь однажды.

— Замолчи.

Гаэтано опускает глаза. Подробности возвращаются к нему злобными вспышками. Они пошли в парк с Мати. Космо и Нико прыгали на деревянном ящике. И он сказал себе: «Если бы они были нашими с ней детьми, у меня до сих пор не пропало бы желание спать с матерью моих детей».

Мати в самом деле симпатично выглядела в своей шерстяной буклированной шапочке. Лицо напоминало мордочку белки, которые, бывает, совсем близко подбираются к людям в парках. Она ждала его там, сидя на скамейке с книгой в руке. Чтобы не бросаться в глаза, они поступали следующим образом. Делая вид, что случайно встретились, общались немножко, пока дети играли. Он садился на ту же скамейку, несколько поодаль. Создавалась совершенно невинная и вместе с тем возбуждающая ситуация. Гаэтано говорил ей всякие пошлости, Матильда достойно держала удар, глядя на деревья перед собой. Дистанция между ними на скамейке могла заполняться всем, чем угодно, как порнографией, так и безличными смешными глупостями.

В тот день она говорила, чем она займется вечером. Пойдет учиться, сделает эпиляцию, сходит за продуктами в супермаркет. Как любая пара, встречающаяся тайно, они страдали от недостатка дурацкого, самого обыкновенного быта. Мысленно представлять Матильду среди полок супермаркета: с одной стороны, это возбуждало, с другой — наводило грусть. Он не мог удержаться. Взял ее за руку на скамейке и подтянул к себе ближе. Они поцеловались. Освежающий поцелуй, длящийся бесконечно.

Он ни о чем не задумывался: ни о мамашах, которые его знали и которые именно в это время проходили через парк, расположенный рядом, ни даже о детях. А может, он даже хотел, чтобы его разоблачили. Всегда наступает момент, когда тебе хочется, чтобы тебя разоблачили.

Когда он опять открыл глаза, Нико клал ему на колени камешек. Стоял, смотрел с очень близкого расстояния, без смущения, лишь с любопытством глядя на них, как маленький энтомолог.

Только позже, возвращаясь домой, везя трехколесный велосипед Нико под дождем по велосипедной дорожке, прерывающейся на светофорах, мелькающих, точно беспокойные глаза, до него дошло, какой же идиотский поступок он совершил.

Он начал издалека, пока раздевал детей, сажал их в ванну, в голубую пену из волшебного шарика с блестящими звездочками внутри, рассказал о Матильде, что она работает аниматором, что она знает много-много шуток и игр и целует всех подряд. Поэтому поцеловала и его, но ему это не доставило никакого удовольствия. Он даже почистил зубы перед детьми, чтобы показать, что ему не понравился ее поцелуй, что ему не хотелось помнить о нем, что он боится вирусов.

«Фу! Как противно…»

Дети смеялись вместе с ним.

«Пусть это будет нашим секретом… Мама заругает меня, она боится вирусов… поклянитесь».

Они поклялись. Гаэтано надел на них халаты, отнес на руках в комнату. Посадил на диван, разрешил поужинать перед телевизором, как делал лишь в тех редких случаях, когда у них поднималась высокая температура. Это были его дети, и сегодня вечером он обожал их, чувствовал себя надежно, сидя между ними. Делия вернулась поздно — по средам она ходила на курсы цветочной терапии Баха, — похвалила его за тишину, за порядок в квартире.

«Все в порядке, ты справился?»

«Да, нормально, спят».

Она была в черном плаще, затянутом на талии, с гладкими волосами, прилизанными уличной влажностью. Они все еще были несказанно молодыми, у них еще оставалось время в запасе, чтобы не позволить взять верх уродству мира, чтобы побороть предательства. Делия подошла к нему, задрала ему майку. Потерлась о его тело руками, холодными после мопеда. Он сжался, весь в мурашках. Они засмеялись.