Никто нигде

Иногда покупатель трогал меня за плечо. Я отвечала «подождите» и продолжала навязчиво наводить порядок на полках. Если он настаивал, я резко отвечала: «Вам же сказали подождать!» Люди порой поражались моему высокомерию.

Но я никогда не была высокомерной и грубой намеренно. Просто эти люди непрошенными вторгались в мое личное пространство, трогали меня без разрешения — пусть и всего лишь за плечо. Из эгоизма, из нежелания подождать они отнимали у меня чувство мира и безопасности, которое я, в отличие от них, не могла обрести в «повседневной жизни».

Когда окружающие начали мне объяснять, как воспринимается мое поведение со стороны, я обнаружила, что все поведение имеет два смысла: «их» и «мой». Эти люди «просто старались мне помочь», «просветить» — но никто из них не пытался понять, как я вижу мир. Для них все было просто. Есть правила. Правила надо соблюдать. Если я не соблюдаю правил — то просто потому, что их не знаю, и значит, меня надо научить.

* * *

Была и еще одна проблема: моя манера говорить.

Я часто меняла выговор, тембр и манеру речи. Иногда моя речь звучала вполне «литературно», а иногда — так, словно я родилась и выросла на помойке. Иногда я говорила обычным голосом, а иногда — глубоким и грудным, словно подражала Элвису. Однако, когда я была чем-то взволнована, голос мой звучал, словно у Микки-Мауса, которого переехал асфальтовый каток, — не голос, а какой-то писк.

Однажды в магазине потребовалось поставить ценник на какую-то мягкую игрушку. Мне велели подойти к микрофону и спросить ее код и цену. Я страшно разволновалась: мне предстояло говорить в микрофон так, что услышит весь магазин!

Я взглянула на игрушку, которую мне предстояло описать. Это был желтый плюшевый утенок. Как в благовоспитанной своей ипостаси, так и в хулиганской я поступала одинаково: что видела — то и говорила. Так что я взяла микрофон — и объявила на весь магазин, очень громко и очень пискливо:

— Это желтый плюшевый утенок! Скажите мне цену и код!

Послышался громовой хохот. Смеялся, по-моему, весь магазин. А я вернулась на свое рабочее место, недоумевая, чему все смеются: должно быть, что-то забавное произошло, пока меня не было?

Начальница смотрела на меня с ужасом в глазах.

— Что ты сказала?! — воскликнула она так, словно не верила своим ушам.

— Когда? — не поняла я.

— В микрофон, дура! — рявкнула она.

Меня вызвали к начальству.

— Донна, мы нашли для тебя новую работу. Мы уверены, она тебе понравится, — проговорил менеджер. Он сидел за столом, сложив руки, словно в молитве.

— Но мне и эта работа нравится, — ничего не подозревая, ответила я.

Мы решили, что тебе стоит поработать на складе. Тебе там обязательно понравится, — добавил он так, словно старался убедить в этом самого себя. Меня-то он точно не убедил.

* * *

Склад — это темный длинный коридор, от которого отходили другие коридоры. Как и весь магазин, он был разделен на отдельные секции. Здесь тоже царили чистота и порядок, однако было совсем не так радостно. Впрочем, я была довольна одиночеством. Склад безраздельно принадлежал двоим — моей начальнице и мне.

Время от времени кто-нибудь забегал спросить, есть ли на складе то или это. Я начала запирать дверь, чтобы не пускать посторонних внутрь. Приходят, спрашивают — отвечаю через порог, закрываю дверь и возвращаюсь к своему делу.

За порядком я следила ревностно, и если кто-то его нарушал — взрывалась, как граната.

Кроме того, я решила, что подчиняюсь приказам только одного человека. Однажды на склад заглянул начальник моей начальницы — менеджер магазина. Заговорил со мной. Я была чем-то расстроена и спряталась в одном из боковых коридоров, свернувшись там клубочком.

Начальница не смогла ко мне подойти: я схватила пачку каталогов и начала швыряться в нее печатной продукцией. На подмогу она позвала менеджера. Тут я пришла в ярость. Словно обезумев, я топала ногами, рвала на себе волосы, вопила, швыряла в них все, что подвернется под руку, — а потом, сдавшись, начала ритмично биться головой о ближайшую полку. Выход на складе был только один, там же, где и вход — сбежать некуда. По счастью, моя начальница сумела успокоить менеджера, и с работы меня не выгнали. Как-то она сумела ему объяснить, что я могу слушаться только одного человека.

Начальница, как и мать Робин, считала меня «трудным ребенком», которому нужно объяснить правила и научить их соблюдать. Она не понимала, что я уже живу в соответствии с четким и жестким набором правил — только это мои собственные правила, несовместимые с «нормальной» жизнью среди людей.

* * *

Вне работы, как часто случалось и прежде, я отгораживалась от всех знакомых — в том числе и от тех, кто меня любил.

Я начала кататься на роликах: это приносило мне огромное наслаждение — чувство свободы и красоты. Я неслась по дорожке: люди вокруг превращались в размытые цветные пятна, я пулей просвистывала мимо них — и чувствовала себя вне досягаемости. Кататься я научилась отлично — как и всему, чему училась сама: и, танцуя на роликах в одиночестве, почти ничего и никого вокруг не замечая, начала привлекать внимание.