Никто нигде

В этот миг страх взял надо мной верх. Торопливо и не слишком вежливо бросив: «Пока!», я повернулась и, глядя себе под ноги, ринулась прочь из дома.

— Все нормально, — повторяла я себе. — Видишь, я же говорила: как только станет слишком больно, уйдем.

Это меня успокоило; я остановилась и вернулась к Юлиану. Подняла голову, грустно посмотрела ему в глаза — так же, как смотрела на дедушку, когда чувствовала, что его реальность от меня ускользает. Но Юлиан не ускользал. По лицу моему катились слезы, но я улыбалась, счастливая и гордая тем, что нашла в себе силы выразить свои чувства — и доверие, чтобы позволить ему их увидеть.

— Я буду по тебе скучать, — сказала я, шмыгнув носом.

— Приезжай как-нибудь еще, — предложил Юлиан.

— Может быть, — ответила я.

— Приезжай еще, — повторил он.

Я снова его обняла — и поспешила на улицу, где ждала меня машина.

* * *

С рюкзаком на спине, в черном пальто и шляпе, я стояла на обочине шоссе, ловя попутку на станцию, откуда поезд унесет меня в Бельгию. На поезд из Германии, как и недавно на паром, я садилась одна.

Паром, на котором мне предстояло вернуться в Англию, уже стоял на причале. Мне пришлось бежать. Не только для того, чтобы успеть на паром. Юлиан остался далеко — но мое «я», которое я нашла и сумела удержать, уже так долго было на виду, что я знала, что это и есть выход.

Куда ехать — я не знала; но меня тянуло к океану. Я встретилась со своими эмоциями — и символически, и в реальности; научилась осознавать сразу и «мир», и себя, не теряя ни того, ни другого. И я направилась в Уэльс.

* * *

Я приехала к валлийцу домой. Он как раз возвращался в Англию после трех месяцев заграничной поездки; вместе с его отцом я поехала его встречать.

Ехали мы очень долго; говорил в основном его отец.

— Знаете, Донна, наш сын немного странный, — сказал он.

— Вовсе нет, — ответила я.

— Пожалуйста, не говорите ни ему, ни его матери, что я с вами об этом говорил, — продолжал он, — но, видите ли, он немного… как бы это сказать? Вроде как отсталый.

Я мысленно улыбнулась. Валлиец мне сам все это рассказал — а его родители уверены, что он ничего о себе не понимает! Я вспомнила, как он рассказывал мне, что отец помог ему найти работу, о том, как трудно ему всегда было заводить друзей, переживать эмоции и находить для них нужные слова.

— Еще младенцем он переболел менингитом, и это на него повлияло, — объяснял его отец. — Иной раз он такое вытворяет!..

— Да все с ним в порядке, — ответила я. — Он просто такой же, как я.

* * *

Валлийца звали Шон; и Шон был пьян. Почти не глядя на меня, он взгромоздился на переднее сиденье. Он знал, что я приезжаю, и быстрые молчаливые взгляды в мою сторону говорили громче всяких слов.

На обратной дороге мы застряли в пробке. Вдруг Шон без предупреждения выскочил из машины. Не обращая внимания на крики отца, добежал до обочины и расстегнул ширинку.

Отец повернулся ко мне и извинился. Я сообразила: видимо, он считает, что поведение его сына должно меня смутить.

— За что же? — ответила я. Для меня-то все было нормально: почему бы не сходить пописать, если приспичило?

— Наш Шон иногда бывает просто как не в себе, — вздохнул он, стараясь скрыть собственное смущение и стыд.

Шон снова сел в машину, теперь на заднее сиденье. Он сидел рядом, но в глаза мне смотреть по-прежнему не мог. В том, что я хорошо его понимала, теперь не чувствовалось угрозы — наоборот, я ощутила потребность сказать ему, что его понимаю. И сказала это — молча, одним взглядом. Так Донна впервые заговорила в «их мире», пусть и без слов. Руки наши соприкоснулись; по моему телу прошла дрожь. Повезло ему, что он догадался напиться, подумала я. Больше мы не смотрели друг на друга.

* * *

Вернувшись домой, Шон немедленно куда-то исчез. Вернулся несколько часов спустя, еще пьянее, чем был — кто-то подвез его из соседнего городка. Я сидела прямо, как на электрическом стуле, и смотрела в потолок. Внезапно вырванная из безопасной предсказуемости моего мира под стеклом, я уставилась на человека, вошедшего в комнату.

Лицо Шона молча повернулось ко мне — и в его глазах я увидела тот же взгляд, каким сама много лет назад смотрела на дедушку и бабушку. Взгляд, говоривший: «Я за тысячу миль отсюда, и обратной дороги нет».

Протрезвев, Шон снова собрался уйти. Я попросила его подождать и отвезти меня на станцию. Как и я, он привез с собой из путешествия подарки. Молча положил рядом с моей сумкой плюшевого верблюда. Я взглянула на него — и мне представилось, как верблюд идет по бесконечной пустыне, сам не зная куда. В целом мире нет для него дома. Я отодвинула игрушку, взяла сумку и направилась к дверям.

— Вы уж извините, что он у нас такой, — говорили его родители, сердитые и расстроенные отстраненным поведением сына.

«Он такой» — это напомнило мне о том, что те же черты есть и у меня.

— Все нормально, — ответила я. — Я понимаю.