Нимфа

Красота возвеличивает тех, кто ею обладает. Она превозносит нас до небес, делает нас богами и богинями (зачеркнуто), наделяет нас Божественной властью, властью закона, властью денег (зачеркнуто). Мы стоим над законом, и всякий, кто встанет у нас на пути, понесет наказание. Каждый, кто встанет на пути у красоты, должен (зачеркнуто) погибнет. Красота воссияет, когда мои (зачеркнуто) ее противники будут повержены.

Софи содрогнулась, когда прочла эти слова в дневнике, найденном в комнате, но не удержалась от того, чтобы перевернуть страницу.

Страсть к Красоте делает мужчин слабыми. Страсть к Красоте делает меня (зачеркнуто) женщин сильными.

Таковы были последние строки дневника. Содержание дневника было странным — что-то о золоте, красоте и крови, но самое ужасное заключалось в том, что Софи узнала руку того, кто написал эти слова, и поняла, что ему же принадлежит голос, который она слышала, и что этот человек не друг ей, а убийца. Софи вспомнила гримасу страха и недоумения, застывшую на лицах Тоттла и Суитсона, и представила, каким было ее собственное лицо, когда она услышала, как этот человек, который совершенно не казался ей опасным, приказывает убить ее. Софи отложила дневник и стала ходить по комнате из угла в угол. Сейчас было около четверти второго, то есть у нее оставалось лишь три четверти часа на то, чтобы проститься с жизнью или бежать. Она слышала, как за дверью Кит что-то тихо бубнит себе под нос, затачивая кинжал, чтобы быть готовым к двум часам.

Софи в сотый раз оглядела комнату в поисках чего-нибудь, что можно было использовать для побега. В пятидесятый раз ее взгляд останавливался на тяжелом латунном канделябре у кровати ив пятидесятый раз Софи напоминала себе, что он накрепко прикручен к столику. Если бы не это, она попробовала бы проломить Киту голову, под каким-нибудь предлогом уговорив его открыть дверь. А так оставалось лишь попросить Кита нагнуться и как можно сильнее удариться своей головой о канделябр, потому что она этого сделать не может. Оба варианта пришлось забраковать как решительно невозможные.

Софи продолжала шагать по комнате, стараясь сосредоточиться на побеге. Теперь, когда было слишком поздно, она знала, кто убийца. Она поняла это, услышав голос из коридора, обрекающий ее на смерть. Все разрозненные звенья логической цепи встали на свои места. Она вдруг поняла, что Констанция покрывала другого, разоблачая в ее глазах Криспина. Софи знала, что убийцей, портрет которого нарисовала перед ней Констанция, был другой человек. Тот, которого настолько испугали угрозы разоблачения обстоятельств смерти первого мужа Констанции, что он решился на новое убийство. Это он ради Констанции сначала убил ее первого мужа, потом лорда Гросгрейна, а затем Тоттла и Суитсона, чтобы прекратить шантаж и исключить возможность раскрытия его прежних преступлений. Софи вдруг поняла, что эти убийства совершил человек, без памяти влюбленный в Констанцию, тот, для которого счастье было созвучно с ее именем.

Итак, теперь Софи знала, что Криспин не убийца, однако она понимала и то, что он не любил и не мог любить ее. Рассказ Констанции красноречиво подтверждал то, что все любовные слова Криспина были просто репликами из какой-то чужой любовной сцены. Произнося их, он не вкладывал в них никакого смысла, а затем повторил эти же слова Констанции, возможно, чтобы заставить ее ревновать. Жизнь с Криспином, какой Софи ее себе представляла, невозможна, поскольку их отношения основаны на лжи. И если ей удастся выбраться отсюда живой и невредимой, что с каждой минутой казалось ей все менее реальным, она не вернется в Сандал-Холл. Она не будет больше обременять Криспина своим присутствием, хотя и выиграла их спор, а просто позаботится о том, чтобы настоящий убийца понес наказание, которое…

Взгляд Софи в очередной раз упал на канделябр, и ее вдруг осенило, как можно его использовать. Она мгновенно взобралась на кровать и принялась кричать что было сил.

Кит вбежал в комнату с кинжалом в руке и наставил его в ее сторону:

— Замолчите!

— Гусеница! — не унималась она. — Там гусеница! Она заползла под кровать!

— Есть вещи пострашнее, чем гусеница, которых вам следовало бы бояться, — недобро усмехнулся он. — Через полчаса вы отправитесь на тот свет. На вашем месте я бы подумал о чем-нибудь другом, а не об этой твари.