Она, видимо, заметно вздрогнула, а может, и побледнела, потому что он взял ее под руку и сказал:
— Не волнуйтесь. Ну, пойдемте, чего же вы стали?
Теперь она, наверно, и час шла бы молча, не осмеливаясь заговорить первой. Он нарушил молчание:
— Разве Ольга Осиповна не говорила вам, что я работаю в клубе?
— Говорила. Но я почему-то иным представляла вас…
— Вы думали, что я лучше?
— Да нет…
Девушка неловко замялась.
— Простите, что встретился с вами на улице…
— В самом деле, почему вы подошли ко мне на улице?
— Дело в том, что из Городни вышел поезд. Везет танки. И много. Надо его встретить.
Нина какое-то мгновение помолчала, потом подняла на парня решительный взгляд:
— Когда поезд будет в Щорсе?
— В восемь вечера. Стоянка минут тридцать.
— Следовательно, нужно спешить.
— Да, люди уже на месте, готовы к встрече. Но предупредить следует немедленно. Обеспечены ли вы пропуском?
— Да.
— Тогда на перекрестке этих улиц будем расходиться…
Вот и произошло первое знакомство, подумала Нина. Сейчас он подаст ей руку, скажет, что-то на прощание и уйдет. А она поспешит домой, к Марии. Не побежать бы только, не выдать себя. Ведь уже поздно, а Мария должна будет куда-то идти, кому-то передать, что из Городни движется немецкий эшелон с танками. Успеют ли передать партизанам? Говорят, что они готовы к встрече, ждут сигнала…
Вот и перекресток. Сейчас они остановятся на миг, попрощаются — и все.
— А кто вам сказал, что я у Лабушевой? — спросила вдруг Нина.
— Я знал, что вы второй день шьете там костюм.
— А если бы не застали меня или я задержалась бы больше, чем нужно?
— Придумал бы что-нибудь. Во всяком случае, я не собирался ждать. Шел прямо к Лабушевой и встретил вас. До свидания.
— До свидания…
В ШЕСТНАДЦАТЬ НЕПОЛНЫХ ЛЕТ
I
Теперь Песчаная стала для Нины самой привычной улицей. По ней она ходит два раза в день. Из дома в клуб, на репетиции, из клуба — домой. Это тихая улица, не такая людная, как другие, и тем, собственно, удобная. Правда, Нина может ходить по городу даже поздно вечером; она имеет постоянный пропуск, но лучше все же не встречать по дороге немецкие патрули и вообще солдат, полицаев.
День сегодня славный. Прохладный, уже по-настоящему осенний, но сухой, солнечный. Когда-то мама любила в такие дни бродить вместе с Ниной меж деревьями. Бывало, долго-долго ходят по лесу или на кладбище, собирают опавшие листья. А могучие клены стояли, словно объятые пламенем, золотисто-оранжевые, багровые. На тонких осинках краснели листочки, такие яркие и блестящие, будто и не листья это, а цветы. Как хороши были пышные осенние букеты, которые они приносили домой! Нина весело болтала, а мама обычно молчала, тихая, печальная. О чем она думала тогда? Почему осенние листья навевали на нее грусть? А однажды даже заплакала. Это было в воскресенье, когда они гуляли недалеко от железнодорожной станции. Там тоже много деревьев, и маме захотелось вернуться домой с пучком золотистых, только что опавших листьев. Они медленно шли рядом и о чем-то говорили, наклоняясь всякий раз, чтобы поднять листок. Вдруг мама остановилась, прислушалась к песне, доносившейся из репродуктора. Остановилась и Нина.
Песня стихла, а мама все еще стояла как зачарованная. И Нина увидела, как по лицу ее катятся частые слезы.
Это было давно, еще до того, как в доме появился отчим. Нине шел тогда десятый год. Она не могла понять, отчего плачет мама. А потом и вовсе забыла об этом. Наверно, потому, что мама умела быть веселой. Да, она всегда была больше веселой, чем грустной. А вот теперь Нине кажется, что она понимает маму. Надо было много прожить и еще больше пережить, чтобы понять и ту задушевную песню, и материнские слезы.
Погруженная в свои мысли, Нина машинально шла знакомой улицей и не услышала позади себя чьих-то поспешных шагов. Обернулась лишь тогда, когда догонявший легонько дернул сумочку, которую она держала под мышкой.
— Привет артистам!
— Ой! Как ты напугал меня!
То был Жора Павловский. Веселый, приветливый, празднично одетый.
— Пугливой стала? Раньше за тобой такого не замечал.
— Раньше были мирные времена, а теперь война.
— Где она, та война?
— Говорят, совсем рядом.
— Э, чепуха! Немцы свободно разгуливают, значит, фронт далеко, а нам его чего бояться?
— Да ведь немцев-то и страшно.