Нина «Золотоножка»

— В прошлый раз я вам совершенно официально заявил, что в ближайшие дни вы будете свободны. Ваш срок, а вы провели за решеткой почти полтора года, истекает через неделю. Оправдательного приговора не ждите… В этой стране компенсации за моральный и материальный ущерб выплачивать не принято. А если честно, Никифорова, те люди, фамилии которых вы не захотели назвать следствию, этого не стоят. Вряд ли они оценят услугу маленькой, стойкой женщины, которая оградила от позора их честь и сохранила для них свободу.

После его слов лицо Нины приняло знакомую Мультяну маску каменного сфинкса. Ответ последовал тот же, что и на протяжении многих месяцев следствия:

— За мной никто не стоит. А если бы и стоял, приносить людям страдания не в моих правилах.

Такой подход к делу удивлял видевшего виды адвоката. Обычно подследственные ломались с первых дней пребывания в тюрьме. Здоровенные мужики, попадая за решетку, готовы были утопить, как говориться, даже родную мать. Каждое уголовное дело пестрело от фамилий людей, которых, чтоб выгородить себя, брали слабодухие, как говорится, “прицепом”. В какой-то мере все ее знакомые и друзья так же не понимали подобного упрямства. Казалось, назови она фамилию человека, который оставил злополучные деньги у нее в буфете, и узкие тюремные двери откроются. Ведь тюрьма для женщины — смерть. Но моральная смерть была для Нины Никифоровой куда страшнее смерти физической, что она и доказала своим поведением.

Заключенные одной из камер Ярского КПЗ день встречи Нины с внучкой запомнили надолго. Импровизированный стол, застеленный целлофановой скатертью, был в диковинку даже для дежурных прапорщиков. Не всегда в своих семьях охранники видели такое обилие отборной пищи — колбасы “Салями”, копченого мяса, красной рыбы, пирожных, конфет и прочей снеди. Что касается спиртного — деньги в местах лишения свободы, впрочем как и на воле, полновластные господа. За здоровье внучки Нины Никифоровой, Юли, в Ярском КПЗ пили все: и прапорщики и заключенные.

НОВЫЙ ГОД — ПО ЦАРСКИ

Близился Новый год. У свободного человека может сложится впечатление, что там, за высокой стеной, люди этот замечательный праздник не празднуют. Совсем не так. В мужских камерах по всем правилам конспирации в импровизированной посуде выстаивается брага. Ее выдерживают в резиновых сапогах, целлофановых мешках, любой доступной емкости. В женских камерах из перетертого печенья, масла, сахара изготавливаются торты. В самый канун Нового года, когда охрана навеселе, возможен даже обмен изделиями между мужскими и женскими камерами. Что касается поздравлений — сотни надушенных, перевязанных серебряными ниточками писем гуляют по тюрьме.

После сердечного приступа Золотоножку перевели в другую камеру. Сама она с подобной просьбой к администрации не обращалась. Какими бы серьезными не были причины у заключенного, для перевода такая просьба в тюрьме будет воспринята враждебно. “Попросил перевод — значит стукач или опущенный”. В новой “хате” народ жил сам по себе. Есть такие камеры, куда подлые люди длительное время не проникают. Здесь царит относительное миролюбие, нет враждующих блоков. Такие камеры чем-то напоминают больничные палаты на свободе. Люди по желанию делятся друг с другом пищей, нет слежки, в общем, не создают дополнительные трудности.

О Золотоножке знали и в этой камере. Женщины, у которых были нижние места, взволнованно засуетились, ожидая, что Нинка Золотоножка принадлежит именно к категории подлых зэков и начнется беспредел.

— Извините, девушки, — вежливо повела себя Нина, — я с больнички. Сердце шалит. Может кто уступит нижнее место.

Это “извините” для Дубовской тюрьмы было чем-то вроде грома среди ясного неба. Все знали какой контингент сидел в 16-ой камере, где произошла резня. Заключенные женщины были уверенны, что Золотоножка растопырит пальцы, ткнет хозяйку нижней нары в подбородок и заявит: “Сваливай, козлиха, на вертолет, ты здесь тащишься не по праву!”

Одна из заключенных, явно интеллигентных корней, засуетилась.

— Безусловно, занимайте нижнее место, Нина Героновна, сердце, знаете ли, вещь серьезная.

Она свернула целиком с матрасом свою постель и положила на верхний ярус. Нине было жаль эту серьезную, высокую женщину с печальными глазами, но сердце у нее действительно еще пошаливало. Забираться на верх — постоянно держать тело в напряжении… Ей действительно нужен был отдых.

За створчатыми жалюзи и решеткой шел снег. Когда заключенные периодически для проветривания снимали застекленную оконную раму, в камеру попадали белые хлопья.

Грусть о доме и о сыне ржавчиной разъедала душу. Иногда сердце успокаивалось, а порой начинало колотиться в бешеном ритме. Временами Нине казалось, что адвокат ее обманывает, ее дело безнадежно. Но тщательный анализ в здоровых, не деградированных, как у большинства заключенных мозгов, подсказывал, что по ее освобождению ведется большая работа.