Нина «Золотоножка»

— Эй, Золотоножка, ты как, крышку тайника закрыла или нет? Она ведь тяжелая, а у меня грыжа, — толстяк посмотрел на нее безучастными, фарфоровыми глазами. — Ты же не хочешь, чтобы твой труп обгрызли собаки. Короче, дылда, кончай ее, в этом тайнике и похороним.

С деловитостью профессионала, длинный повернул Нину лицом к нагромождению железа, и уперся холодом ствола в затылок.

«Вот и все, — подумала Нина. — Выжила на Дубовском централе, а погибла в далекой, чужой Гатчине…»

Выстрел для такого маленького пистолета был слишком громким. Боли она не почувствовала, и это ее удивило. Ноги тоже не подломились, а слух резанули выстрелы еще и еще. Она продолжала стоять, уткнувшись лбом в шероховатую ржавчину, не решаясь повернуться лицом к событиям.

— Эй, женщина, повернись к нам лицом, — раздался приятный мужской баритон. — Да повернись же ты, наконец. Все уже кончилось.

Низенький лежал на жухлой осенней траве, устремив стеклянные глаза в темное прибалтийское небо. Длинный лежал на животе, отвратительно дергаясь в конвульсиях.

Высокий блондин с черной повязкой, перехлестывающей глаз, держал стволом вниз тяжелый «Стечкин». Еще двое — седовласый, крупный мужчина с орлиным носом и сухопарый нервного вида шатен — стояли рядом.

— А я то думал, это Мери, — огорченно протянул сухопарый. — Интересно, где же теперь моя сестричка?

Электрический разряд пронзил мозг Золотоножки:

— Вы брат Мери, Борис..?

Он насторожился, подошел ближе.

— Откуда ты знаешь про меня, где Мери?.. Кто ты такая? — Железные пальцы сжали до боли плечо.

Те двое успели выпотрошить ее сумку. Дневники Мери, план гатчинской усадьбы валялись на траве. Она подняла, протянула тетрадь Борису.

— Узнаете почерк? Это дневник вашей сестры. Мы с ней были подругами, отбывали наказание в Дубовской тюрьме. Случилось так, что в тюремной драке она погибла… Спасла жизнь многим, а сама…

В таком состоянии Василий и Константин Бориса Семенова еще не видели. После рассказа этот умудренный жизнью, закаленный мужчина рыдал, словно обиженный ребенок, долго и громко.

— А я… я надеялся ее разыскать и забрать с собой… Я принес ей столько горя.

Спустя некоторое время Борис Семенов успокоился. Он то и дело поглядывал на Золотоножку, явно не решаясь что то сказать.

На помощь пришел Василий:

— Баха, я так понимаю, твоя сестра взяла в долю эту женщину. За эти полотна уже через неделю в Штатах тебе сгрузят огромные деньги. Костя, а ты чего молчишь? — обратился он к Харасанову.

Тот, немного помолчав, ответил:

— Купить картины и я могу, но на чужом горе наживаются только барыги. В данный момент неуместно вести торг по этим полотнам. Об одном тебя хочу спросить, Баха: какой процент от продажи этих полотен ты согласен отпустить Нине?

— Ну мы об этом сейчас узнаем. А какой процент тебе давала моя сестра? — глухим голосом спросил Баха.

Ей ужасно захотелось домой, подальше от этого оружия, этих трупов и, пусть стоящих миллионы, но в данный момент, вызывающих отвращение, картин. Обещание, данное Мери, благодаря случайности все же исполнилось, но чего стоят драгоценные полотна по сравнению с жизнью? Она смотрела на Бориса Семенова в ее глазах стояли слезы..

Кажется, только Харасанов понимал состояние ее души. Оценивающий и понимающий взгляд, немного ироничная улыбка.

— Мне ничего не надо, Борис. Я рада, что увидела вас и рассказала о последних днях вашей сестры. Помогите мне сегодня же уехать на Украину, это единственная моя просьба.

Из тени аллеи вышел молодой, стройный мужчина и подошел к Нине Никифоровой по прозвищу «Золотоножка».

— Уедем вместе, Нина. Вот только взгляну одним глазком на свое уже далекое коммунистическое прошлое, возьмем билеты и уедем.

Продолжение следует.