Ниночка

– Эй!

На берег речушки спускалась громогласно-горластая тетка, Нинкина мать. Известная скандальность Анны также отбивала у местных ребят желание заняться любовью с Нинкой.

Нина отвлеклась от вязания и обернулась на шум съезжающего по откосу нехилого мамкиного тела.

– Нинка, подь сюда! Там твоя бабушка к нам в гости пришла. В светлой комнате сидит, чай пьет, тебя требует.

Нинка увидела, как вздрогнула Валечка.

– Ой, Нин, – подруга быстро зашептала, жадно вглядываясь в ее глаза. – Спроси у бабы Полины заговор на парня, только запиши подробно, чтобы не перепутать.

Нинка вздохнула, и дряхлый, еще от бабушки, сарафан предупредительно треснул на ее типично российской фигуре.

– Нельзя, Валя. Не стоит. Приворожишь, а он вдруг осточертеет?

Валечка повернулась к подружке всем телом.

– Кто? Паша? – Валька смотрела на Нину с тем самым выражением, с каким смотрят на человека, объявившего, что завтра зацветут все окрестные деревья, хотя на дворе февраль и на лету мерзнет плевок. – Он не может надоесть! У нас настоящая огненная страсть!

«Вот ведь слов из сериалов нахваталась, – подумала Нинка. – Лучше бы не про любовь, а ситкомы смотрела, там хоть посмеяться можно».

Нинкина мать попыталась затормозить и прислушаться к разговору девчонок, но глина на берегу после двух дождливых дней не смогла выдержать напора ее мощного тела и осела, протащив вниз тетку Анну почти до самого берега, где сидели подруги. Она встала и отряхнула растянутую старую трикотажную юбку.

«Небогато живем», – спокойно подумала Нина.

– Ой, е! Блин! Упала! – Тетка Анна сняла с юбки налипший репейник и хитро сощурилась: – Валька, а не тот это Пашка, что васильевской Зинке, с соседских Укоромелей, мальчонку сделал?

Валентина, зарозовев, со скромной гордостью согласилась:

– Да, он любую уломает.

– Да ты сама кого хочешь… – тетка Анна безнадежно махнула загорелой рукой. – Так он сейчас о чем-то с твоим братом разговаривает, я их около автолавки видела, они литр спирта взяли.

Валентина подскочила, отряхнула спортивные штаны и, уже отстраненно помахав Нинке, побежала к селу, крикнув напоследок:

– Нинка, про мою просьбу не забудь!

Мать встала над Нинкой.

– Ну что? Идешь или опять бабку боишься?

Нинка встала, поправила на большой груди фамильный тридцатилетней давности сарафан и взглянула в чистую проточную воду речушки.

– Иду, мам. А ты москвичам в третьем доме молоко снесла?

Как же сейчас хотелось Нинке уйти подальше от собственного дома и засесть у кого-нибудь в гостях до тех пор, пока бабка Полина, упившись чаю, не соберется к себе, в соседнюю деревню.

Голос матери отвлек от мечтаний.

– Нинка! Сколько можно увиливать, твою мать? Это, между прочим, мать твоего отца, царствие ему небесное. – Мать перекрестилась, и в подмышках плотной футболки белесо мелькнули полукружья, вытравленные потом и стирками. – Твоя порода! Иди и разбирайся!

Нинка не стала напоминать, что не она сама выбирала себе папу, как и всех других родственников. Она повернулась к откосу и принялась неуклюже забираться наверх по скользкой сочной траве. Толстая попа настойчиво тянула вниз, но Нинка справилась, выбралась.

Мать по пути во весь голос спрашивала о похождениях красавицы Валечки, но Нинка не отвечала. Ей было страшно идти домой.