Нёкк

Он спрыгивает в толпу и вынимает дубинку. Лезет вперед, пробираясь к зеркальной витрине, у которой зажата Фэй. Их с Брауном разделяют несколько шеренг полицейских и куча вонючих хиппи, которые бьются, точно пойманный в сети тунец. Браун плечом расталкивает толпу, приговаривая: “Расступись! Дайте пройти!” Копы охотно его пропускают: еще один человек на передовой. Он приближается к границе между копами и протестующими, границе, заметной по дубинкам, которые взлетают в воздух и стремительно опускаются: кажется, будто заело клавиши пишущей машинки. Чем ближе подходит Браун, тем труднее двигаться дальше. Всё вокруг напрягается, точно все они части тела какого-то больного зверя.

В эту минуту отряд Национальной гвардии – с настоящими огнеметами, из которых бойцы, к счастью, не стреляют, – налетает на толпу демонстрантов на Мичиган-авеню, атакует их с флангов, отрезав от остальных, и горстка протестующих у “Конрад Хилтона” оказывается в ловушке: с одной стороны полиция, с другой Национальная гвардия, позади стена.

Бежать некуда.

Фэй оттесняют к зеркальной витрине, так что она с силой прижимается к ней плечом. Еще чуть-чуть, думает Фэй, и плечо сломается. Она заглядывает в бар “Хеймаркет” сквозь окно, которое трясется и скрипит, и видит, что двое мужчин в костюмах и черных галстуках смотрят на нее. Мужчины что-то пьют. Лица их совершенно бесстрастны. Окружающие Фэй демонстранты извиваются и уворачиваются от ударов. Их лупят по головам, по ребрам тупым концом дубинки, упавших тащат в автозаки. Уж лучше так, думает Фэй. Между ударом по голове и автозаком она предпочтет автозак. Но в толпе не повернуться, не говоря уже о том, чтобы сесть на землю, – до того здесь тесно. Рука Себастьяна выскальзывает из ее руки. Между ними кто-то протискивается, какой-то демонстрант, он тоже, как Фэй и Себастьян, пытается убежать, как можно дольше оттянуть расправу. Срабатывает простейший инстинкт выживания. Бежать некуда, но они все равно бегут. И Фэй приходится выбирать: если не выпустит руку Себастьяна, то этот парень сломает ей локоть. Тем более что она стоит спиной к копам, следовательно, по ней легко попасть. Если она повернется, быть может, ей удастся увернуться от их исступленных ударов. Фэй принимает решение. Отпускает руку Себастьяна. Его потные пальцы выскальзывают из ее ладони, и она чувствует, как он пытается ухватить ее крепче, вцепиться что есть силы, но поздно. Она свободна. Фэй отдергивает руку, и втиснувшийся между ними человек падает на зеркальную витрину, которая дрожит и трещит, точно лед под ногами. Фэй поворачивается.

И замечает полицейского, который стремительно надвигается на нее.

Они встречаются взглядом. Тот самый коп, который арестовал ее вчера в общежитии. Его лицо словно выхватил из толпы луч прожектора – так видишь тех, кто пристально глазеет на тебя. Это лицо, этот ужасный человек, который даже не посмотрел на нее, когда она вчера вечером плакала на заднем сиденье его патрульной машины, умоляла ее отпустить, не сводила глаз с его отражения в зеркале заднего вида, а он не сказал ей ни слова – лишь процедил: “Шлюха”.

И вот он опять ее настиг.

Лицо его спокойно, как у маньяка. Он бесстрастно и проворно орудует дубинкой с таким видом, словно стрижет газон: не о чем переживать, надо сделать – и всё. Фэй смотрит на этого жестокого великана, на то, с какой силой он размахивает дубинкой, с какой скоростью она обрушивается на головы, ребра, руки, ноги, и понимает, что зря рассчитывала уйти от побоев: надеяться на это было бессмысленно и наивно. Он сделает все, что захочет. Она не сможет ему помешать. Она бессильна. Он все ближе.

И тогда Фэй пытается сжаться в комок. Больше ничего ей в голову не приходит. Надо уменьшиться в размерах, чтобы по ней было труднее попасть. Фэй съеживается, обхватывает себя руками, понуривает голову, сгибает колени и наклоняется, чтобы стать ниже тех, кто стоит впереди.