Нёкк

Фрейя делает знак Лиллиан, та берет с полки книгу и садится на диван. Книга старинная, с пожелтевшими ломкими страницами, в кожаной обложке и с застежкой. Фэй такую уже видела: точь-в-точь отцовская Библия, та, в которой было нарисовано генеалогическое древо с экзотическими именами. Отец показывал его Фэй и неодобрительно цокал – дескать, трусы, побоялись отправиться в Америку на поиски лучшей жизни. Вот и у Лиллиан на коленях лежит такая же Библия с генеалогическим древом на первом развороте. Но в отцовской книге древо заканчивалось на Фэй, в Хаммерфесте же буйно ветвилось. Лиллиан, как поняла Фэй, одна из шести детей Фрейи. Строчкой ниже шли внуки, а под ними и правнуки. Чтобы уместить всех, понадобится новый лист. Над Фрейей имена родителей: Марте, ее мать, и еще одно имя, вымаранное черными чернилами. Фрейя, шаркая, подходит к ним, становится перед Фэй, наклоняется и тычет пальцем в пятно:

– Тут был Фритьоф, – произносит она, и ноготь ее оставляет на странице серповидную отметину.

– Вы тоже его дочь.

– Да.

– Его имя вычеркнули.

– Это сделала мама.

– Почему?

– Потому что он оказался… как это сказать? – Она оглядывается на Лиллиан, чтобы та подсказала ей точное слово, произносит что-то по-норвежски.

Лиллиан кивает и говорит:

– А, ты хочешь сказать, он оказался трусом.

– Да, – соглашается Фрейя. – Он оказался трусом.

И смотрит на Фэй: как та отреагирует, не обидится ли, не примется ли возражать. Фрейя напряглась и явно ожидает скандала, более того – целиком и полностью к нему готова.

– Я не понимаю, – отвечает Фэй. – Почему трусом?

– Потому что он уехал. Бросил нас.

– Нет, – возражает Фэй. – Он эмигрировал. Отправился на поиски лучшей жизни.

– Ну да, для себя самого.

– Он ни разу не упоминал, что у него на родине осталась семья.

– Плохо же вы его знаете.

– Так расскажите мне о нем.

Фрейя тяжело вздыхает и смотрит на Фэй не то с раздражением, не то с презрением.

– Он еще жив?

– Да, но уже не в себе. Он очень стар.

– Что он делал в Америке?

– Работал на заводе. На химическом заводе.

– И хорошо жил?

Фэй задумывается, вспоминает, как часто видела отца в одиночестве, как он всех сторонился, как был мрачен, словно жил в тюрьме, в которую сам же себя и заточил, как часами стоял на заднем дворе и глядел на небо.

– Нет, – наконец отвечает она. – Он всегда грустил. Ему было очень одиноко. Мы и не знали почему.

Услышав это, Фрейя смягчается, кивает и предлагает:

– Оставайтесь на ужин. Я вам все расскажу.

И за рыбным рагу с хлебом Фрейя рассказывает историю, которую услышала от матери, когда подросла и смогла все понять. Дело было в 1940 году: после о Фритьофе Андресене никто ничего не слышал. Как большинство юношей в Хаммерфесте, он был рыбаком. Ему было семнадцать. Прежде, мальчишкой, он подрабатывал на причале: чистил и потрошил рыбу, делал филе. Теперь же он выходил в море со взрослыми, что было куда лучше, прибыльнее, интереснее, и у него захватывало дух, когда рыбаки вытаскивали полные сети трески, палтуса и жуткой вонючей зубатки, которую, как все знают, ловить гораздо приятнее, чем потрошить. Он пропадал в море дни напролет, теряя счет времени, потому что летом в Арктике солнце не заходит никогда. Он гордился тем, как наловчился управляться с различными рыбацкими снастями – буйками, сетями, анкерками, лесками, крючками, – словом, всем, что было на лодке. Больше всего он любил нести вахту на верхушке самой высокой мачты, потому что был самым зорким из команды. Все считали, что у него талант. Он высматривал косяки черных каменных окуней, все лето заходившие в залив, и, заметив кипение на воде, кричал: “Рыба!” Команда скатывалась с коек, натягивала шапки и бралась за дело. Спускали две шлюпки, по два матроса на каждую – один гребет, другой тянет сеть, – растягивали сети между шлюпками, а он сверху направлял их действия. Наконец рыбаки окружали косяк, заключали в сети и победоносно поднимали бьющуюся рыбу на борт. Была в этом сила, власть над морской стихией, ощущение, что их не остановить, даже когда они подходили слишком близко к изломанным берегам и, не будь такими умелыми моряками, рисковали налететь на камни и утопить корабль.

Старожилы рассказывали, что никто лучше Фритьофа не умел заметить косяк рыбы. У него был самый острый глаз в Хаммерфесте, и всякий раз, как рыбаки возвращались в порт, Фритьоф не упускал случая похвалиться мастерством. Дескать, он читает океан, как письмо. Он был молод. У него водились деньжата. Он любил посидеть в кабаке. Там он познакомился с официанткой по имени Марте. Не то чтобы он в нее влюбился. Скорее они были юны, их обуревали желания, которые они и утоляли друг с другом. Впервые они занялись любовью среди холмов неподалеку от дома Марте: он дождался, пока кабачок закроется, чтобы проводить девушку домой, и они улеглись на жесткую траву под серо-белым солнцем. Потом Марте показала ему окрестности, ярко-красный дом, длинный причал, долгую линию елей и ячменное поле. Марте призналась, что очень любит свой дом. Вообще она была премилая.