Nirvana: Правдивая история

– Он… это было ужасно, – говорит Кали. – Там же находился Пэт Смир, он тоже прибежал. Приехала «скорая» и забрала их, Курт был в коме. Невероятно, насколько быстро работает пресса и как быстро репортеры добрались до меня. В мой номер звонили, спрашивали меня по имени. Кажется, у Курта была в кармане пачка денег, он написал записку, но та вроде бы пропала. Там говорилось, что он уходит, и выглядело так, что это записка самоубийцы. Но я считаю, что это была записка «убегающего». Еще было дико, что он пил; он ведь не пил вообще. Действительно, он принял слишком много рогипнола.

Очередная ситуация из жанра: «Было или не было?» – продолжает Кали. – Можно перепутать случайную передозировку таблеток из-за депрессии с попыткой самоубийства. Непонятно, почему он был одет и при деньгах. Возможно, эти деньги… да ладно, можно день и ночь раздумывать о таких вещах. Сложно говорить, хотя я хорошо помню, что записку-то она спрятала.

Я: Она ее сожгла…

– Насколько я помню, ничего она не жгла, пока Курт не умер. Я: Она рассказывала мне, что когда она сожгла ее, то случилось что-то странное.

– Когда она бросила записку в камин, тот взорвался, – подтверждает Кали. – Так рассказывали мне те, кто при этом был. Вот так-то – если верить в такие вещи. Я вот верю. В день, когда мне исполнился 21 год и началась реальная часть этого путешествия [когда умер Курт], все заснули, а я ехал по шоссе. И тут самая большая сова, которую я когда-либо видел, подлетела прямо к машине с распростертыми крыльями. Она с криком ударилась прямо в лобовое стекло. И я подумал: «Это дурной знак!»

Согласно версии Кортни, Курт на следующий день – 5 марта – очнулся после 20 часов без сознания, написал записку «Уберите эти сраные трубки от моего носа», а когда смог говорить, потребовал клубничный молочный коктейль.

– На самом деле он сказал: «Уберите этот долбаный катетер!» – поправляет меня Кали. – Дело было не в носе, а в катетере. Я попал туда сразу после, и говорят, что он сказал именно это. С ума сойти. Мы с Пэтом держали осаду в гостиничном номере, но решили все равно выйти. Мы надели большие пальто, спрятали в одно из них Фрэнсис и поехали колесить по Италии. Курт был в коме, но это не казалось чем-то особо необычным. Нам было весело. Пэт покрасил мне волосы в розовый цвет. Когда мы доехали до больницы, Курт уже улыбался, выглядел счастливым и кричал: «Панк-рок!» Казалось, все идет своим чередом. Потом мы улетели в Сиэтл.

Я: Ты помнишь, как реагировала Кортни?

– Она говорила об этом как о несчастном случае.

Я: В те выходные мне позвонила Дженет Биллиг и сказала, что это был несчастный случай, а не попытка самоубийства: «С Куртом все хорошо, он сидит в кровати, разговаривает и шутит». Может, в это время все уже так и было.

– Так и было, – улыбается Кали. – Он рад был увидеть меня, Пэта и Фрэнсис. Лететь домой было забавно. В это время мы с Пэтом Смиром оба заболели гепатитом А и пожелтели, вроде бы как раз когда летели домой. В общем, заболели.

Курт вышел из больницы 8 марта и через четыре дня улетел домой – в самолете слышали, как он громко ссорится с Кортни, требуя дать ему рогипнол. Она отвечала, что спустила таблетки в унитаз. В аэропорт Си-Так его прикатили в инвалидной коляске.

Но даже после всего этого боссы «Gold Mountain», казалось, продолжали жить в иллюзорном мире: Мелору Кригер, как сообщалось, отправили 11 марта в Прагу, где должна была начаться вторая часть европейского турне «Nirvana», и велели ждать там. «Даже когда мне пришлось вернуться в Нью-Йорк, там никто ничего не хотел отменять, – сказала она Борцилло-Вренна. – Они наконец-то признали, что в Европе ничего не состоится, но велели готовиться к „Lollapolooza“, потому что фестиваль все еще стоял в плане».

В.: Цитировались твои слова о том, что последний концерт в Мюнхене был «просто изумителен». Что тебе запомнилось в этом концерте?

– У нас с Куртом был бронхит, – отвечает Пэт Смир, – и голос у него заметно садился с каждой песней. Когда мы пели вместе, это напоминало крики дерущихся котов. С голосом у него было жутко плохо, но вместо того, чтобы это скрыть, он, казалось, с радостью повторял: «Я не смогу петь много дней».

В.: Много говорилось о сессиях дома у Кобейна 25 марта 1994 года, в которых участвовали ты, Курт и Эрик Эрландсон. Что ты можешь сказать о них?

– Мы просто поиграли и записали четыре песни. Курт пел и играл на барабанах, Эрик на басу, а я на гитаре.

В.: Что, кроме «Do, Re, Mi»[388], было записано?

– Да я уже не помню.