Нищета. Часть первая

Когда маркиз окончил чтение письма, в комнату вошли аббат Донизон, Понт-Эстрад, Гаспар и Матье.

— Сын мой! — воскликнул де Бергонн, простирая юноше свободную руку. — Сын мой!

Гаспар бросился к нему и горячо обнял.

— Сын мой, — повторял маркиз прерывающимся голосом, — скорей развяжи меня! Матье, повинуйся моему сыну, здесь он такой же полновластный хозяин, как и я! Спеши в Рош-Брюн, Гаспар, твоя мать умирает! Я не хочу, чтобы она умерла… Развяжите меня, развяжите!

— Что он говорит? — одновременно воскликнули старый священник и Понт-Эстрад, между тем, как Гаспар, потрясенный словами отца, спешил освободить его от пут.

— У маркиза припадок, — спокойно возразил Матье. — Все это ему померещилось.

Маркиз судорожно схватил листок, упавший на одеяло.

— Вы же знаете почерк Валентины, прочтите конец письма! — воскликнул он, протягивая Понт-Эстраду роковое послание и повторяя последние его строчки: «Прощай же навсегда, Гюстав! Живи для нашего сына. Я тебя любила и умираю, благословляя тебя».

Гаспар громко вскрикнул и зубами разорвал веревку, привязывающую отца к кровати.

* * *

Пробило восемь. Перед воротами рош-брюнского замка остановилась карета. Из нее вышел Мадозе, веселый, одетый с иголочки. Он дернул за проволоку колокольчика. Тотчас за решеткой показался Жан-Луи, держа в руке свечу, бросавшую отблеск на его смуглое лицо.

— Это вы, господин Мадозе? — спросил он сурово и печально.

— Да, это я, мой друг, — ответил делец, довольный, что его ждали. — Маркиза у себя?

— Да. Следуйте за мной.

Мадозе хотел было приказать кучеру въехать во двор, но Жан-Луи опередил его.

— Не извольте беспокоиться! — внезапно сказал он, не слушая выскочки, запер ворота, положил огромный ключ в карман и молча, не спеша повел Мадозе по коридорам. Поднявшись с ним по лестнице, он остановился перед спальней маркизы.

В старинном замке царила полная тишина, отчего завыванье осеннего ветра в обнаженных ветвях высоких деревьев казались еще заунывнее.

«Наконец-то, — думал делец, — я победил гордость этой аристократки! Дочь графа Рош-Брюна, маркиза де Бергонн ожидает меня, сына слуги, бывшего управителя ее кузена Понт-Эстрада!»

Хотя миг торжества близился, им овладело минутное колебание. Взявшись за ручку двери, он медлил, предвкушая свой триумф. Но Жан-Луи не слишком обходительно втолкнул его в комнату.

Тяжелые штофные гардины на окнах были тщательно задернуты; спальню освещало зловещее пламя множества свечей, горевших вокруг постели. На ней под белым покрывалом можно было различить очертания неподвижного тела; голова покоилась на батистовой подушке. В руки покойной, скрещенные на груди, были вложены жемчужные четки.

Маркиз и Гаспар, обнявшись, рыдали в ногах ложа. Возле них, в кресле, неподвижно сидела смертельно-бледная Нанетта, устремив взгляд на Валентину. Казалось, их обеих сразил один и тот же удар. Аббат Донизон, в стихаре и епитрахили, читал молитвы над усопшей. Максис, облокотившись на пианино, когда-то подаренное им своей кузине, стоял, закрыв лицо руками.

Когда вошел Мадозе, никто не пошевельнулся; все взоры были обращены к умершей, все сердца были поглощены скорбью: ведь эти люди, каждый по-своему, любили покойницу.

Выскочка вздрогнул. Он тоже ее любил; но его появление выглядело как надругательство над мертвой; его присутствие было кощунством.

— Что это значит? — хрипло спросил он мельника, стоявшего рядом с ним. — Великий боже, что это значит?

— Это?.. — переспросил Жан-Луи, указывая на тело маркизы. — Это госпожа де Бергонн ждет господина Мадозе!

* * *

Месяц спустя в газете «Народ» жители департамента Пюи-де-Дом могли прочесть следующее: