Нищета. Часть вторая

У каждой из них своя специальность: одна спасает потерпевших кораблекрушение, другая помогает от дурного глаза. Те мадонны, что не успели обзавестись достаточной клиентурой, излечивают от всего понемножку: нельзя же, чтобы девочка давала убыток! Прядь волос Луизетты послали в Тур, где находится «турский Христос» (так называется лоскут с тремя черными пятнами, изображающими глаза и рот, вроде того, как дети рисуют луну). Существует поверье, что если дать больному дотронуться до этого «лика Христа» или приложить к «лику» какую-нибудь вещь, взятую у этого больного, то можно исцелить от любой болезни.

После того как позаботились принять сию благочестивую меру предосторожности, никто уже не сомневался, что Луизетта скоро поправится. Она была счастлива: ужасная ночь вернула ей расположение вдовы Легоф. Сиротке позволили, как и прежде, играть с Терезой, учить ее песенкам и рассказывать по картинкам сказки о Мальчике с пальчик и об Ослиной Коже. Ведь всем было ясно, что после того как прибегли к покровительству религии, опасаться нечего. Как радовалась Луизетта! Но месяца через полтора после происшествия в овчарне у нее пропал аппетит, ее стало лихорадить и однажды, играя с подругой, она крикнула:

— Беги, Тереза, не то я искусаю тебя!

У нее начались судороги, и бедняжку пришлось задушить, как это еще делают в провинции с больными водобоязнью.

Вдову Легоф терзали угрызения совести; она взяла Софи из больницы и заботливо ухаживала за нею, но смерть сестренки, конечно, не могла способствовать выздоровлению девочки, чахнувшей день ото дня; она долго не протянула.

* * *

Агата Руссеран и ее дочь стремилась к той же цели, что и Златокудрая, дядюшка Гийом и все бывшие с ними заодно, то есть пытались излечить гнойники одряхлевшего социального строя. Наивные женщины пытались подбить новыми подметками сапоги Робера Макэра[77], которые напяливают те, кто обманывает бедняков, суля улучшить их жизнь…

Конечно, старания Агаты и Валери ровно ни к чему не привели; обе они только тешили себя иллюзиями. Не большего добился и дядюшка Гийом, да и мщение Златокудрой было лишь булавочным уколом, нечувствительным для колосса, хотя он и прогнил с головы до ног.

Малыш был прав: горький опыт подсказывал бывшему беспризорному (как раньше Филиппу и его братьям), что наследники старого мира смогут вздохнуть полной грудью лишь тогда, когда его похоронят. Пока этого не сделают — нищета неизбежна, ибо построить прочное здание на развалинах невозможно. Пусть же каждый продолжает свое дело, и старый строй, подрытый и подточенный изнутри, как дерево — червями, вскоре рухнет. Так внезапно обрушилась в каледонской пустыне простоявшая много веков гора Ньяули, подняв огромное облако пыли, в котором птицы, сброшенные с веток, отчаянно махали крыльями…

Тяжела доля тех, кто добивается своей цели, если только у них нет глубокой веры, свойственной мученикам, либо привычки к горю, закаляющей сердца, словно сталь. Так закалила сердце и Златокудрая, и все же она страдала: есть люди, у которых раны не заживают. Подобно многим другим, Анжела примирилась со своим положением, как оно ни было ужасно: даже мерзкое лицо вдовы Марсель начало казаться ей приятным. Старая мегера потребовала, чтобы за оказываемое ею содействие обе женщины заранее признали ее права на все имущество, какое останется после их смерти. Бедная Анжела не решалась без позволения вдовы Марсель ни отнести гостинцев Кларе Буссони, ни отправить немного денег для Софи, угасавшей с каждым днем. Желтоглазая ведьма вела себя так, словно ей уже принадлежало все, чем владела Златокудрая. Случалось, она приводила ювелиров оценивать ее драгоценности или же отдавала их своей дочери. Но Анжелу и тетушку Микслен все это мало беспокоило, лишь бы старуха им помогала.

Осенью один молодой граф, содержавший Златокудрую, пожелал расписать фресками стены ее квартиры (он видел в доме призрения неимущих девушек такие фрески кисти Трусбана и Лаперсона). Чтобы преподнести любовнице этот роскошный подарок в виде сюрприза, он пригласил ее вместе с Катрин и вдовой Марсель пожить на его загородной вилле, пока ее квартиру отделывали заново.

Велико было удивление Анжелы, когда, вернувшись через месяц, она увидела картины, изображавшие хорошо знакомые ей сцены. Она сразу узнала манеру писать, свойственную обоим беднякам-художникам, и догадалась, какие воспоминания определили выбор сюжетов. Но еще больше был поражен граф, увидав, что большинство нарисованных женщин представляло собою идеализированный портрет его любовницы. Особенно восхитила молодого вертопраха картина, изображавшая девушку лет шестнадцати, мечтательную и грустную, как Миньона[78].

— Истинный шедевр! — воскликнул он. — У этих ремесленников — золотые руки! Люди эти самой судьбой предназначены для того, чтобы мы могли пользоваться всеми радостями жизни! — Важно выпятив грудь, он любовался фресками. — Какое необыкновенное сходство! — повторял он.