Нищета историцизма

Но и историки классического склада, справедливо отвергающие эту процедуру, также совершают ошибку. Стремясь к объективности, они пытаются избегать любой точки зрения; и поскольку это невозможно, +о обычно неосознанно они занимают ту или иную точку зрения. Тут их объективности приходит конец, ибо вряд ли можно критически относиться к собственной точке зрения и понимать ее ограниченность, вообще не зная о том, что она существует. Эта дилемма разрешается, если мы сознательно принимаем точку зрения, формулируем ее и всегда помним, что это лишь одна из множества точек зрения и, сколько ни поднимай ее до уровня теории, проверке она не поддается.

32. Институциональная теория прогресса

Через изложение теории научного и промышленного прогресса я попытаюсь проиллюстрировать идеи, выдвинутые в предыдущих четырех разделах, в особенности идеи ситуационной логики и методологического индивидуализма. Выбор иллюстративного материала не случаен. Именно феномен научного и промышленного прогресса вдохновил историцистов XIX века, и взгляды Милля по этому поводу уже обсуждались на страницах этой книги.

И Конт и Милль считали, что прогресс — безусловная, или абсолютная, тенденция, сводимая к законам человеческой природы. «Закон последовательности, — пишет Конт, — даже если на него указывает со всем возможным авторитетом метод исторического наблюдения, не следует окончательно принимать, прежде чем он не будет сведен рациональным образом к позитивной теории человеческой природы». Согласно Конту, закон прогресса выводится из присущей человеческим индивидам тенденции к постоянному совершенствованию. Милль пытается свести закон прогресса к тому, что он называет «прогрессивностью человеческого разума», основной «движущей силой которого является желание достигнуть наибольших материальных благ». Согласно Конту и Миллю, безусловный, или абсолютный, характер этой тенденции, или «квазизакона», позволяет дедуцировать первые шаги или фазы истории, обходясь без каких-либо начальных исторических условий, наблюдений и данных. В принципе, таким способом должен быть «дедуцирован» весь ход истории; единственная трудность, говорит Милль, заключается в том, что «столь длинный ряд… каждый последующий член которого состоит из все большего числа разнообразных частей, человеческий ум исчислить не способен».

Слабость этой «редукции» очевидна. Даже если принять Миллевы посылки и дедукции за само собой разумеющиеся, это не означает, что из них вытекают важные социальные и исторические следствия. Прогресс может быть сведен на нет неуправляемой природной средой. Кроме того, посылки берут в расчет только одну сторону «человеческой природы» и не учитывают другие ее стороны, такие, как небрежность и лень. Таким образом, к «человеческой природе» можно «свести» даже то, что прямо противоположно прогрессу (в понимании Милля). Разве «исторические теории» не любят объяснять распад и крушение империй ленью и склонностью к обжорству? Собственно говоря, очень немногие события нельзя было бы правдоподобно объяснить теми или иными наклонностями «человеческой природы». Однако метод, который объясняет все, на самом деле ничего не объясняет.

Разве нельзя заменить эту удивительно наивную теорию более разумной? Для этого мы должны сделать две вещи. Во-первых, мы должны найти условия прогресса, применив принцип, предложенный в разделе 28: представить себе условия, при которых бы прогресс остановился. Объяснять прогресс психологической наклонностью было бы неверно. Вместо теории психологических наклонностей я предлагаю институциональный (и технологический) анализ условий прогресса.