Нищие

Она натянуто улыбнулась, но настроение было совсем невеселое. Да и слушала она Гошу рассеянно. Не давала покоя мысль об Юрайте. Неужели это он так умело организовал действия цыганского табора? И как смог обвести её вокруг пальца? Нет, она не могла этому поверить. Но ведь были же цыгане, были сотни монахинь на дорогах, которые так внезапно растворились в неизвестном направлении. Нет, она все больше убеждалась в том, что Юрайт не мог стать предателем. А кто? Кнорус? Конечно, он. Тогда, каким образом теперь уже бывший заместитель смог оказать давление на Юрайта, чтобы он взял всю вину на себя? * Татьяна Сергеевна, вы меня слушаете? - Гоша заглядывал ей в глаза. * Да-да, конечно. Ну и что дальше? * Потом подходит ещё один чудак: "Прощанье славянки" давай". Даю. Кладет 1000. Вдруг удар по черепушке! "Медленнее играй! Не выводи!" Какой-то мужчина в длинном кожаном пальто ставит к моему стульчику листовку из твердой бумаги. Молча исчезает. Кошу на неё взглядом: "Общество открытой любви", обращение к гражданам России. Пускай, думаю стоит. Может, пригодится. Но кавказец, хохол, а затем и этот, из любовного общества, отвалили - и никаких подаяний...

... А не снюхались ли Яхтсмен и Кнорус? После того, как она отправила своего любовника и конкурента на встречу с Кнорусом, они могли объединиться и выработать какие-нибудь совместные действия против нее. Хотя Яхтсмен для этого слишком глуп. Значит, чем-то его Кнорус купил. Чем? Конечно, мог поделиться барышом, который был снят с монашеского мероприятия. Яхтсмен жаден до денег. Тем более в последние недели сама Афинская путем спаивания "трудового коллектива" бывшего сутенера значительно сократила его прибыли от подаяний. Поэтому Яхтсмен мог обидеться и в отместку принять Кноруса под свое крыло и защиту. Но нет. Если бы такое произошло, то тогда она совсем не разбирается в людях. Ведь в эту ночь, которую они провели с Яхтсменом на одной постели, он то и дело твердил ей о своей преданности и любви. Да и, подвыпив виски, неподдельно размахивал револьвером, который всегда носил при себе, грозился, что к сегодняшнему вечеру покончит с Кнорусом раз и навсегда. Нет, если бы Яхтсмен претворялся, то делал бы это очень примитивно, и она без труда смогла бы разгадать эту игру. Но ведь они, по сути дела, были обручены, и будущий муж уже завтра должен договориться в церкви об их обручении. Она дала на это согласие и в тусклом свете хрустального бра увидела, как радостно засверкали глаза её женишка.

Что она увидела сразу в этом блеске его глаз, так это то, что он, горемычный, надеялся, что брак с нею, Афинской, даст ему власть над всеми нищими столицы. Она без труда догадалась, что он уже уготовил ей место пусть не у домашней плиты, то уж в качестве педагога по подготовке новых калек и нищих. Сбором и подсчетом барышей и определением нищенской политики он мечтал заниматься сам. Надо было быть круглой дурой, чтобы этого не разглядеть. Но правда, и то, что Яхтсмен восхищался ею не только как теневым бизнесменом, но и как женщиной. Изящной, нежной, непредсказуемой. А это она, Афинская, смогла безукоризненно сыграть роль такой женщины. * От "Заставы Ильича" я поехал к "Третьяковке", - продолжал свой рассказ Гоша. Опять играю у входа в метро. Листовку ставлю рядом. Эмблему общества напоказ. Шпарю марши. Проходящие мимо косятся то на эмблему, то на листовку. Некоторые смотрят одобрительно, подбадpивающе, не забывая подкидывать бабки. Подходят, берут листовку. Читают. "Вы что, из этих?" "Представьте себе!" - "Вообще-то здесь играть не положено". Словом дают понять, что и отсюда пора линять по добру - по здорову. Перехожу на станцию "Китай-гоpод". Слева занято. Аккордеонист какой-то жужжит. Иду направо. Слава Богу, свободно! Pаcположилcя. Пилю. Минут через сорок подкатывает аккордеонист. Лет 60, с брюшком. Наш, наверное, человек. Но я такого не видел в конторе. Новенький, Татьяна Сергеевна?