Нисхождение

Доплер ухмыльнулся. Все хотят домой. Он слышал это много раз и даже когда-то неизмеримо давно говорил сам. Вся штука в том, что ни для кого из них прежнего дома больше нет. То есть в физическом смысле все может и на месте, но сам человек необратимо изменился. И то привычное множество людей и вещей уже не является для этого нового человека домом, они теперь чужие друг другу. Для кого в большей степени, для кого в меньшей, но это свершившийся факт. Они покинули свои дома навсегда, и сейчас вместо них вернулись другие личности. Там, далеко, домом считалась некая идеальная выжимка из реальности с подсознательно забытыми проблемами и приукрашенными яркими положительными чертами. Домом было даже не место, а скорее состояние, это был предохранительный клапан, спасение, неприкосновенное убежище для души, измученной борьбой с почти постоянным изматывающим страхом и грязной жестокой окружающей действительностью, где все перевернуто с ног на голову и при этом воспринимается как некая чудовищная, но все же норма, почти обыденность. Все считали дни, когда вернутся обратно в Мир, и у каждого все будет просто отлично, потому что иначе и быть не может, ведь они вернутся домой, в то светлое и радостное место о котором столько мечтали, сидя по уши в говне, из которого наконец-то вырвутся сквозь страдания, боль, ошибки и необратимые потери, о которых тяжело вспоминать.

Но рано или поздно приходит отрезвление. В Мире все накатано живут своей суетной жизнью в непрерывных потугах выстроить личную скорлупу внешних признаков благополучия, и пришельцев из зазеркалья никто, кроме, может быть, близких родственников, особо не ждет, чтобы предложить им, например, учебу или работу. Никому не интересно, что они пережили, никто и знать не хочет, какое кромешное блядство порой творится на задворках цивилизации, или на ее передовой, зависит откуда смотреть, чтобы весь этот сияющий праздник потребления продолжал купаться в своем бессмысленном фальшивом изобилии. Да и бесполезно рассказывать, на словах все звучит шаблонно, невыразительно и неуместно. Кадровые службы, едва завидев в военном билете участие в боевых действиях, открещиваются от соискателей, как от маньяков психованных. Бывают и такие, но в основном, по здравому размышлению, человек сумел там выжить вовсе не потому, что вел себя как дерганая истеричка, а как раз наоборот.

То, за что по праву уважали там, здесь не стоит ни хрена, является пустым звуком, затасканным штампом или даже конкретно мешает жить. Многих в Мире коробят прямота и резкость, свойственная тем, кто, находясь в принципиально иных условиях, разучился изящно парить ближнему мозги или уместно прогибаться. И ветераны порой действительно начинают звереть, но уже здесь, из-за ханжества людей, считающих себя нормальными, но при этом слепо и жадно поглощающих огромные порции пошлятины и насилия, изгрыгаемые разнообразными масс-медиа. Здесь пустила корни в умах пошлая система дутых никчемных ценностей, порожденных гримасами маркетинга, глянцевой ложью шоу-бизнеса и статусными стереотипами. Людские души деградируют в стяжательстве, взрослые ведут себя, как большие инфантильные дети, забавляясь и хвастаясь навязанными им дорогими игрушками.

Раньше это не было заметно, потому что не с чем было сравнивать, а теперь просто на каждом шагу бросалось в глаза. Можно конечно приспособиться и жить в этой поверхностной псевдокультуре, участвуя в «крысиных гонках», но радости от этой пресной рутины уже никакой и принять ее снова нет ни возможности, ни желания, как не может астронавт, побывавший в открытом космосе, уверовать, что земля плоская. Что на гражданке делать-то? В торгаши пойти – «купи-продай»? Неинтересно. В охрану к большим барыгам? Так староват уже в халдеи записываться. В бандиты податься? Тоже тошно – к профессиональному мародерству душа что-то не лежит... Нет, уж лучше остаться солдатом-наемником – это порой грязно, но, по крайней мере, честно – на передовой ясно, кто свои, кто чужие и что с этим делать, а противники стоят друг друга и знают, на что идут. Сам он не любил войну, но зато война полюбила его, всякий раз призывая обратно, он с некоторых пор чувствовал себя дома скорее там, чем здесь. Да и некуда уже особенно возвращаться, когда мертвых близких в памяти в разы больше, чем живых, с кем реально поддерживаются отношения. Причем многих уцелевших на войне ветеранов «гражданка» сгубила не хуже гангрены. Но так бывает не со всеми, да и незачем человеку настроение портить, может проскочит – не так уж и много лиха огреб, всего ничего, по большому-то счету, как раз, чтоб мозги по жизни вправить. У каждого свой крест. Ничего этого, как и многого другого, Доплер говорить Сплину не стал. Вместо этого он подмигнул и заговорщицким голосом произнес: