Нить Ариадны

22 апреля 1811 г. на пути последнего судна с «добычей» Элгина из Парфенона оказался небольшой корабль других искателей греческих сокровищ. На нем было четверо юных друзей, художников и архитекторов: двое англичан — Роберт Кокерелл и Джон Фостер и двое немцев — Карл Галлерштейн и Якоб Линк. Им стало известно, что на острове Эгина (в Сароническом заливе между Аттикой и Арголидой) имеется хорошо сохранившийся храм. О нем в 1764 г. писали члены лондонского Общества Дилетантов — архитектор Никола Реветт и художник Джеймс Стюард, высказавшие предположение, что это храм Зевса Панэлления (Всеэллинского). Это же общество готово было и теперь поддержать раскопки, но политическая обстановка в 1811 г. (Наполеоновские войны) казалась лондонцам не подходящей для экспедиции, и юноши решили действовать на свой страх и риск. Они наняли 30 рабочих и приступили к раскопкам. «На второй день работ, — записал Кокерелл, — один из копавших во внутреннем дворике обнаружил паросский мрамор. Находка оказалась головой воина в шлеме. Она лежала навзничь, и по мере постепенного проявления черт лица нас все больше охватывал неописуемый восторг».

За этой первой находкой последовали другие. Город Эгина потребовал у иностранцев 600 марок в уплату за материал, подготовленный для пережога на известь. Обломки были перевезены в Италию и проданы там на аукционе кронпринцу Баварии Людвигу за 120 тысяч марок.

Достопримечательными в Эгинских мраморах, как стали называться обломки статуй, были следы окраски. Все щиты изнутри покрыты темно-красным цветом, а снаружи — темно-голубым. Остатки голубой краски обнаружены на шлемах, красной — на одежде. Красновато-бурыми были волосы. Глаза и губы были также окрашены.

Еще до находок на Эгине некоторые ученые обратили внимание на раскраску статуй и колонн храмов. Стюард и Реветт, исследовавшие греческие храмы Сицилии, обнаружили следы окраски и сообщили об этом в книге, вышедшей в 1762 г. Ученых подняли на смех. Ведь с выходом труда Винкельмана господствовало мнение, что красота эллинских храмов не нуждалась в красках и основывалась на одном совершенстве форм. Белизна мрамора лучше всего гармонировала с синевою неба, и это естественное сочетание цветов будто бы свидетельствовало о безупречности вкуса эллинов. В другой книге «Неизданные древности» тот же Стюард, будучи уже глубоким стариком, вновь подтвердил свое мнение. На него опять-таки не обратили внимания.

Сила авторитета Винкельмана была столь велика, что при восстановлении Эгинских мраморов известным скульптором Бертелем Торвальдсеном (1768 или 1770—1844) следы краски были с них стерты и статуи предстали перед посетителями Мюнхенской глиптотеки сверкающе белыми. Но мысль о первоначальной окраске греческих храмов стала завоевывать признание. Ее поддержал в 1815 г. французский архитектор Катремер де Консю, утверждавший, что полихромия была свойственна всем греческим храмам. К середине XIX в. стало очевидно, что мраморная белизна греческих храмов — один из мифов о древности, созданных современной наукой.

Храм в Бассах

В 1811 г. был открыт древний храм в Аркадии, самой бедной области Греции. Она находится в центре Пелопоннеса, не имела выхода к морю и была лишена равнин, удобных для земледелия. Население Аркадии занималось скотоводством, мало интересовалось политикой и, как обычно считают, почти не внесло никакого вклада в развитие науки и культуры.

Однако это не совсем так. Близ границ Аркадии с Элидой и Мессенией находился небольшой городок Фигалия, имя которого не было известно никому, кроме пелопоннесцев. Сюда и попали в 1811 г. уже знакомые нам английские и немецкие ученые, работавшие на Эгине, Кокерелл, Фостер, Галлерштейн и др. На вопрос, нет ли поблизости древностей, местные жители отослали чужеземцев «к колоннам».

К руинам древнего храма в Бассах не вела ни одна дорога. Три часа утомительного пути по узкой крутой тропе отделяли храм от каменоломен, из которых брали материал для его постройки. Что же заставило строителей возвести храм в таком исключительно неудобном и к тому же далеком от людских поселений месте? Считают, что строители храма были невольниками своего обета. Обет этот они дали не человеку, а богу Аполлону, освободившему жителей Фигалии от эпидемии.