Нить неизбежности

— А сюда я пёхом пришёл. От Большой Засеки пять тыщ вёрст оттопал. А знаешь почему? Спешить было некуда. Рассудил, что если идти куда глаза глядят, рано или поздно суета разума в ноги уйдёт, и станет тогда разум чист и для веры открыт. А когда досюда добрался, пребывал я уже в счастливом заблуждении, что готов отныне посвятить остаток жизни служению Господу, посту, молитве и трудам праведным, не рассуждая в сердце своём, почему ящеры передохли за миллионы лет до Начала Времён. Отец Фрол меня даже расспрашивать ни о чём не стал и другим, похоже, не велел. Ему и вправду стоит только голос услышать или ещё как, и он о человеке сразу много чего понимает — что-то такое, чего самому лучше не знать. А мне он так и сказал — ты, говорит, к нам вряд ли надолго, потому как вера твоя — от томления духа и смирение твоё от ума идёт. Вот так. Насквозь видит, хоть и слепец, а в постриге не отказал. Значит, прикинул, что от меня тут польза какая-то будет, а может, ему план из епархии спускают по монашескому поголовью — не знаю… Только одно понятно: всюду лицемерие, корысть, трусость, а истину никто не хочет ни видеть, ни слышать, даже если она сама в глаза и уши лезет. Даже здесь.

— А что такое истина? — Онисим сам не ожидал, что такой вопрос может у него возникнуть и тем более что он произнесёт его вслух, причём вместе с ответом. — Для меня вот нет ничего важнее ночного бреда — значит, он и есть истина.

— Да ты не спишь. — Брат Ипат открыл глаза. — Ты не спишь, а я болтаю. Прости, брат, что побеспокоил.

— Ты меня побеспокоил, когда башкой о стенку шваркнул. А теперь-то чего извиняться… — Онисим вновь удивился собственной многословности. Впрочем, тому были оправдания: во-первых, боль в затылке заметно поутихла, а тошнота сменилась лёгким чувством голода.

— А вот это ты сам нарвался, — отозвался монах, едва заметно улыбнувшись. — Иначе ты бы мне вообще все кости переломал, вояка хренов. В десанте, что ли, служил?

— Да.

— Офицером.

— Да.

— Оно и видно. Удержу не знаешь. — Ипат попытался почесать через гипс сломанное запястье. — Старшина Зуб тоже как-то попытался на мне перед строем крутизну свою показать. Пока я его на неделю в санчасть не определил, не успокоился, бедолага.

— И как тебя на губе не сгноили за такое?

— За какое за такое?! Там всё строго по уставу было. Учебный поединок, обстановка, приближенная к боевой. Мне даже благодарность объявили за успехи в боевой подготовке и премию в размере месячного жалованья. Меня потом перевели инструктором по рукопашному бою в учебную бригаду Внутренней Стражи.

— Это которая каторжников ловит?

— Ага. Не только ловит, но и охраняет. А ловят больше диких старателей и браконьеров. Там, в Восточной Тайге, и сейчас ещё посадник местный власть имеет только в Большой Засеке, ну и ещё в округе вёрст на сто. Дальше всё на Страже держится. — Чувствовалось, что военная служба оставила у монаха не одни только горестные воспоминания, которым он предавался, думая, что разговаривает со спящим. — А тебя-то как сюда занесло? От хорошей жизни на стенку не полезешь.

От хорошей жизни! Интересное замечание. Жизнь может быть хорошей и плохой — это смотря как к ней относиться. А что делать, если жизни вообще нет? Была, и нету… Как можно с кем-то поделиться тем, чего нет? Как?

Язык вырвался на волю, начисто забыв о документе на шесть листов — подписке о неразглашении. Зачем скрывать то, чего не было? Почему-то захотелось довериться этому странному монаху, который если с кем-то и мог поговорить откровенно, то только со спящим.

Через час, когда небо посветлело, предчувствуя близость рассвета, брат Ипат знал о бывшем поручике Спецкорпуса Онисиме Соболе почти всё. Всё, кроме мелочей, которых тот не помнил или не придавал им значения, и ещё того, чего он не мог знать о себе сам.

6 сентября, 21 ч. 35 мин., Плёсский уезд, 14 вёрст южнее станицы Питьевой.

— …и каждый из вас вправе спросить меня: а сам-то ты, отец Зосима, чем заслужил благосклонность Господа и судьбы? И я отвечу каждому: не постом и не молитвой, не только смирением и не одним лишь терпением. Да, на меня снизошло знание, рядом с которым меркнет самая истовая вера! А чем я это заслужил? И я отвечу: ничем. Нет моей заслуги в том, что чудеса Господни, и не единожды, свершились у меня на глазах, но в тот миг, когда услышал я Глас Небес, меня, того, кем был я до того дня, не стало, а стал я, которого не было ранее. Значит, я — дважды рождённый, и это тоже чудо. В моей ладони — свет, в моих очах — радость, что я вижу вас, внимающих мне, на моём челе — скорбь о тех, кто не открыл свой слух проповеди моей, ибо их уделом остаётся блуждание во тьме. — Голос, доносящийся из небольшого репродуктора, установленного на приборной панели, звучал всё громче, и невзрачный капитан Внутренней Стражи убавил уровень звука.

— Ваш Превосходительство, не пора ещё? — с плотоядной надеждой в голосе спросил он, оглянувшись на полковника Кедрач, которая сидела тут же, в аппаратной, за его спиной.