Нить неизбежности

Первой под сводами Пекла проплывает Каменная Луна, и плоть всякого, кто видит её восход, обращается в камень, и это есть страдание; второй поднимается Чёрная Луна, душа всякого, кто видит её восход, теряет зрение, и это есть страдание; когда наступает черёд Серой Луны, всё вокруг становится серым, и это есть страдание; Белая Луна дарует мученикам Пекла забвение, но тем страшнее страдания, которые приходят с Бледной Луной, которая и есть боль; восход Медной Луны наполняет пространство протяжным стоном, которое есть страдание для всякого, кто слышит его; Вчерашняя Луна заставляет всякого, кто видит её восход, вспомнить о желанном и невозвратном, и это есть страдание; Рыжая Луна обжигает души едким пламенем, а Холодная Луна — холодом пустого пространства, и это есть страдание; Кровавая Луна предшествует Железной Луне, поскольку соседство железа и крови порождает страдание; вслед за ними восходит Огорчённая Луна, она сама есть страдание; Последняя Луна даёт знак всем, кто видит её восход, что впереди их ничто не ждёт, кроме страдания…

Тринадцать Лун Пекла сменяют друг друга, а потом всё начинается заново.

Стефан Маласта «Видения медиума», книга 1-я «Мир без надежды и радости», Рома — 2766 г.

Глава 5

8 сентября, 4 ч. 45 мин., Лазарет монастыря Св. Мартына.

— Вставай, брат Онисим. — Ипат толкнул его в бок загипсованной рукой. — Вставай, пока не началось…

— Что? — Пробуждение было смерти подобно. Впервые за последние годы пришёл сон, с которым не хотелось расставаться, сон, в котором не было ни тумана, ни болота, ни сосны, ни оживших мертвецов. Там были искрящиеся на солнце брызги водопада, далёкое каменистое дно под прозрачной водой, и ещё там была женщина, которой он раньше не мог видеть никогда, потому что таких не бывает вообще. — Отвали, брат Ипат, некогда мне с тобой.

— Вставай, рассвет проспишь! — Рыжий попик, друг дорогой, был настойчив. — Дело у меня к тебе есть.

Дело… Какое дело? Какие могут быть дела среди ночи, если и днём-то одна забота — найти для головы такое место на подушке, чтобы затылок меньше ломило. Впрочем, в последний день и головная боль почти перестала беспокоить, и Онисим начал слегка волноваться о том, не вернётся ли с уходом боли телесной боль душевная…

— Вставай-подымайся! — Ипат проявлял необычайное упорство, хотя небо за окном едва начало светлеть.

— Ну, и чего ты от меня хочешь? — Онисим осознал, что сон всё равно ушёл, и уже нет особого смысла сопротивляться. — Опять поговорить приспичило?

— Доктор считает, что ты уже оклемался, — сообщил Ипат. — И я боюсь, что завтра тебя отец-настоятель решит куда-нибудь перепрятать — в то же Беловодье, например.

— И что?

— А то! Тамошние старцы за тебя могут так взяться, что от тебя вообще ничего не останется. Забудешь, кто ты есть и зачем живёшь на свете.

— А меня и так почти что нет, а зачем я живу, я и так не знаю. — Бывший поручик почувствовал, что слегка лукавит перед самим собой, но только слегка, самую малость… — Ну, и что ты предлагаешь?

— Уходить тебе надо. Для тебя было бы лучше бомжевать, как раньше, а иначе сделают из тебя машину для отбивания поклонов.

— Из меня?

— Знаешь, как в психушках от депрессии лечат?

— Не знаю, не лечился.

— В общем, депрессия — это когда ничто тебе не дорого, ничто не свято и кажется, что жить незачем. Так вот, добрый доктор сначала изучит твою биографию, прикинет твои финансовые возможности и прежние привязанности, а потом проводит несколько сеансов гипноза. И после этого у тебя в голове застревает навязчивая идея, что нет большей радости в жизни, чем коллекционирование бабочек, например. А чтобы удовлетворить себя в этой пламенной страсти и иметь возможность денёк в неделю побегать с сачком по зелёной травке, надо радостно трудиться на благо родины и быть примерным гражданином. В результате всем хорошо: и самому пациенту, и родственникам, и государству.

Онисиму вдруг вспомнилось золотое сияние, которое сочилось сквозь опущенные веки и растекалось по низкому сводчатому потолку кельи настоятеля, от которого исходил первозданный покой. Навязчивый соблазн, навстречу которому тянулась душа…

— В общем, уходить тебе отсюда надо. Прямо сейчас, а то поздно будет. — Ипат стянул с Онисима простыню, достал из-за тумбочки пакет и вытряхнул из него лёгкие парусиновые брюки, футболку с надписью: «Приезжайте в Пантику» и комплект нательного белья.

— Откуда? — Онисим не мог припомнить, чтобы его приятель по задушевным беседам куда-либо уходил.

— От верблюда! Какая разница…

Разницы действительно никакой не было, как не было и ясности, зачем, а главное, куда бежать.

— Вместе пойдём, — сообщил Ипат, доставая из-за тумбочки второй пакет. — Всё, хватит и мне здешней пылью дышать. Пост, молитва, огурцы — надоело.

— А как же… — спросил было Онисим, но не смог сформулировать вопроса.