Нить, сотканная из тьмы

Большинство ее заключенных составляют те, кого здесь именуют «второй класс», «первый класс» и «звезда»; они работают при открытых дверях, как женщины из отрядов «А» и «В», но их труд легче — узницы вяжут чулки или шьют сорочки, им разрешено пользоваться ножницами, иголками и булавками, что считается проявлением большого доверия. Залитые утренним солнцем камеры показались светлыми и чуть ли не веселенькими. Завидев нас, их обитательницы вставали и делали книксен; меня и здесь разглядывали весьма откровенно. Наконец я сообразила, что они точно так же высматривают детали моей прически, платья и шляпки, как я изучаю их наружность. Наверное, в Миллбанке даже траурное платье покажется модной новинкой.

Многие заключенные этого отряда имели большие сроки, о чем так одобрительно отзывалась мисс Хэксби. Теперь и миссис Джелф нахваливала своих подопечных — мол, здесь наиспокойнейшие женщины во всей тюрьме. Многих, сказала она, еще до конца срока переведут в тюрьму Фулем, где режим чуть мягче.

— Они же у нас прямо ягнятки, правда, мисс Ридли?

Та согласилась, что этих заключенных не сравнить со швалью из отрядов «С» и «D».

— Уж где там! Вон одна сидит — убила мужа, который был с ней жесток, — поди сыщи другую такую благонравную! — Надзирательница кивнула на камеру, где узколицая женщина терпеливо разматывала спутанный клубок пряжи. — У нас, знаете ли, и дамы сидят. Дамы, совсем как вы, мисс!

Я этому улыбнулась, и мы пошли вдоль ряда камер. Из дверного проема одной донесся тоненький крик:

— Мисс Ридли? Это вы? — Женщина прижалась лицом к прутьям решетки. — Ой, матушка, вы еще не говорили обо мне с мисс Хэксби?

Мы подошли ближе, и мисс Ридли связкой ключей ударила по решетке; железный грохот заставил узницу отпрянуть.

— А ну-ка тихо! — рявкнула надзирательница. — Ты что ж думаешь, у меня других дел мало? По-твоему, у мисс Хэксби только и заботы, что слушать твои байки?

— Да я ничего, матушка... — запинаясь, торопливо сказала женщина, — просто вы обещали переговорить. Утром мисс Хэксби половину обхода потратила на Джарвис и меня не повидала. А братец дали показания в суде, и требуется словечко мисс Хэксби...

Мисс Ридли снова ударила по решетке, и заключенная опять вздрогнула.

— Бабонька цепляется к любому, кто пройдет мимо камеры, — шепнула мне миссис Джелф. — Хлопочет о досрочном освобождении, бедняжка; только, думаю, сколько-то годков еще посидит... Ладно, Сайкс, отстань от мисс Ридли... Лучше пройдите вперед, мисс Приор, а то она и к вам привяжется... Ну же, Сайкс, будь паинькой и берись за работу!

Однако узница гнула свое, мисс Ридли ее распекала, а миссис Джелф покачивала головой. Я прошла дальше по коридору. Тюремная акустика придавала удивительную отчетливость жалобному нытью заключенной и ворчанью надзирательницы; все женщины в камерах прислушивались, но, увидев меня перед своей решеткой, опускали взгляды и продолжали шить. Глаза их казались невероятно тусклыми. Лица — бледными, шеи, руки и пальцы — ужасно худыми. Я вспомнила слова мистера Шиллитоу о том, что сердце узницы слабо, впечатлительно и требует ладного шаблона, чтобы его сформировать. И тотчас ощутила, как бьется мое сердце. Я представила, как его вынимают из моей груди, а в разверзшуюся скользкую дыру впихивают грубое сердце одной из этих женщин...

Я коснулась горла, ощутив цепочку медальона, а затем уже пульсирующую жилку, и пошла чуть медленнее. Впереди была арка, отмечавшая поворот в следующий коридор; она скрыла меня от надзирательниц, но углубляться в новый проход я не стала. Привалившись спиной к побеленной тюремной стене, я поджидала своих провожатых.

Вот здесь-то через секунду и произошло нечто любопытное.

Я стояла у первой двери из новой череды камер, возле моего плеча была заслонка глазка-«пупка», а чуть выше — эмалированная табличка со сведениями о заключенной. Лишь она говорила о том, что камера обитаема, ибо узилище источало поразительное безмолвие, казавшееся глубже всей тревожной тишины Миллбанка. Впрочем, не успела я вполне ему удивиться, как оно было нарушено. Нарушил его вздох, всего один, но показавшийся идеальным, сродни вздоху в рассказе; в этой обстановке он так дополнял мое собственное настроение, что подействовал на меня весьма странно. Я забыла о мисс Ридли и миссис Джелф, которые в любую секунду могли появиться для продолжения экскурсии. Забыла историю о беспечной стражнице и заточенной ложке. Отодвинув заслонку, я приникла к смотровой щели. Девушка в камере была так неподвижна, что я затаила дыхание, боясь ее испугать.

Откинув голову и закрыв глаза, она сидела на деревянном стуле. Забытое вязанье лежало на ее коленях, руки были слегка сцеплены, а повернутое к окну лицо ловило жар солнца, озарившего желтое стекло. В солнечном луче резко выделялся тюремный знак — войлочная звезда, небрежно вырезанная и криво пришитая к рукаву ее бурого платья. Из-под чепца выбилась прядь светлых волос, бледное лицо оттеняло линии бровей, губ и ресниц. Определенно, в ней была схожесть со святой или ангелом с картины Кривелли.⁴