Нить

Слухи распространялись быстрее пожара: об изнасилованиях и увечьях, об отрезанных женских головах на каждом столбе, о крысах, пожирающих человеческие внутренности. Какие бы преступления ни совершили греки, турки намерены были отплатить за них сторицей. Единственной надеждой было добраться до моря. Смирна рушилась на глазах.

– Надо как-то выбираться, – сказал Леонидас солдатам; он чувствовал, что не оправдал их надежд, что это из-за него они застряли в этом городе.

– Да ведь в таком виде мы живые мишени, – сказал один из совсем юных новобранцев, дергая себя за рукав форменной рубашки.

– Турки никого не помилуют, – согласился капитан. – Но будет, пожалуй, безопаснее, если мы разделимся и станем пробиваться в порт порознь. Так меньше будем бросаться в глаза.

– А где соберемся?

– Надо попасть в любую лодку, в какую удастся. Встретимся в Салониках.

Для людей, которые два года провели вместе, прощание вышло не слишком теплым, но теперь настало время каждому самому о себе позаботиться. Леонидас смотрел, как потрепанные остатки его полка смешиваются с людским потоком, несущимся к морю. Вскоре их было уже не различить в толпе.

Прежде чем бежать следом, Леонидас оглянулся. Столбы огня и дыма вздымались высоко в небо. Земля у него под ногами вдруг качнулась от взрыва, а затем он услышал грохот рушащегося дома, звон бьющегося стекла, громыхание рассыпающихся кирпичей. Как и сотни тысяч людей вокруг, он понял: времени на то, чтобы спастись из горящего города, остается совсем немного.

В порту местные жители и беженцы дрались за место хоть в какой-нибудь лодке. Первоначальный порядок, когда люди чинно становились в очередь, надеясь, что места хватит, сменился хаосом. Теперь, когда город пылал и в каких-нибудь нескольких сотнях метров отсюда творились чудовищные зверства, всех охватила паника. Страх нарастал с каждым новым человеком, прибивающимся к толпе, что уже заняла собой площадь ровно в километр шириной и несколько сотен метров длиной. Это была катастрофа.

Леонидас, не обремененный ни спутниками, ни пожитками, сумел пробиться в центр толпы. Он видел, как уходят в море маленькие лодчонки, выше бортов набитые стульями, матрасами и чемоданами. В другие лодки, рассчитанные на одного человека с рыболовной сетью, набивалось человек по двадцать. Слышался плеск: люди бросались в воду в надежде вплавь добраться до какого-нибудь итальянского судна и попросить убежища. Иногда раздавался выстрел, и пловца снимал турецкий снайпер.

Леонидаса опалило стыдом. Каждый убитый грек – это возмездие за мертвого турка. В какую же бессмысленную игру это превратилось! Смерть человека, который только что на его глазах ушел под воду, была, по крайней мере, быстрой, а он-то знал, сколько раз он сам и его люди старались, чтобы страдания жертвы, прежде чем она наконец испустит дух, были как можно более долгими и мучительными.

До сих пор видения позора и ужаса последних месяцев преследовали его только по ночам, а теперь отравляли каждый миг его существования и наяву. Он отвел взгляд от воды и стал пробиваться назад, против потока людей. Глаза у него слезились от дыма, из груди рвались рыдания. Нельзя ему бежать. У него столько преступлений на совести, как же он может лезть вперед, на место кого-то другого – мужчины, женщины, ребенка? Любой из них заслуживает жизни больше, чем он. В эти месяцы боев солдат захлестнула волна ненависти, и им казалось, что любое их действие оправданно, а теперь все это сменилось выворачивающим душу отвращением к себе. Омерзительные картины зверских жестокостей вставали у него перед глазами – одна за другой, еще и еще… Порт Смирны исчез – вместо него перед Леонидасом проплывали мрачные воспоминания последних недель.

Тот, кто не был занят исключительно собственным спасением, непременно заметил бы худого, как скелет, обожженного солнцем офицера, бредущего, словно в забытьи, прочь от моря. Его всклокоченные волосы были белыми от пыли, слезы текли по изрытому глубокими морщинами, раньше срока постаревшему лицу.

Навстречу ему шла женщина с двумя девочками в вышитых платьях. «Афины?» – то и дело спрашивала она и направлялась туда, куда ей указывали – в очередь к кораблю, плывущему в Пирей, ближайший к Афинам порт. Ее вежливость и красота служили пропуском – толпа раздвигалась, чтобы дать дорогу ей и детям. Жалобный плач малышки тронул бы и каменное сердце.

В это время совсем близко рухнул дом, разлетелись искры. Женщина стояла уже в нескольких метрах от начала очереди.

Тлеющий уголек попал девочке на рукав. Он тут же прожег материю, опалил кожу, девочка громко закричала от боли и выпустила руку матери, чтобы сбить пламя. Мать тем временем неуклонно пробивалась вперед, и в следующий миг ее уже усадили в маленькую лодку.

Заметив, что дочери рядом нет, женщина закричала:

– Где моя Катерина? Где моя девочка? Катерина! Катерина! Катерина! Малышка моя!

Она стала требовать, чтобы ее выпустили обратно, но при ее отчаянной попытке вскочить маленькая лодка начала раскачиваться, и своей паникой она явно подвергала опасности остальных.