Нити разрубленных узлов

– Ты видел всех, кто слушал проповедь демона?

– Каждое лицо.

– А не было ли среди них того человека, вместе с которым ты приехал в Катралу?

– Он стоял в первых рядах.

Если бы Эвина Фьерде смотрела в эту минуту на охотника, то могла бы поклясться, что тот выругался. Витиевато и притом совершенно беззвучно. Но военачальница, готовящая армию к сражению, уже возвращалась в дом, чтобы проститься с прежней жизнью.

И попросить у умерших прощения за то, что так долго находилась в плену осторожности.

И сейчас…

– Ты хорошо знаешь дом?

Светловолосая голова кивнула, все еще не решаясь повернуться ко мне.

– Здесь есть укромные места, чтобы надежно спрятаться?

Новый кивок. Уверенно-увердительный.

– Сейчас я пойду наружу, а ты найдешь себе убежище. Такое, о котором никто не будет знать.

– И вы тоже? – спросила она тихо-тихо, разговаривая скорее со складками воротника, а не со мной, словно боялась встретиться взглядом.

– И я тоже. Я – прежде всего. У тебя будет не много времени, но ты успеешь. Должна успеть. Просто иди и спрячься.

Вряд ли девушке что-то грозило в ближайшие минуты, но следовало убрать ее подальше. Для моего спокойствия. Или для спокойствия того, кто сейчас делил со мной тело?

Я чувствовал его присутствие яснее, чем собственную дрожь.

Я никогда раньше не чувствовал ничего подобного.

Это очень сильно походило на сумасшествие, такое, каким его обычно представляют по чужим рассказам: ощущения, основательно раздвоившиеся, но в то же время сцепленные друг с другом прочнее и надежнее, чем звенья цепи.

Два мира то равномерно, то хаотично колыхались перед глазами. Казалось бы, я непременно должен был сбиться с шага, запутаться, утонуть в обилии впечатлений, но все происходило ровно наоборот, словно чья-то уверенная рука успевала раз за разом отодвигать в сторону занавеси, бесчисленными полотнищами закрывавшие от меня мой теперешний путь.

Я больше не был человеком.

А может, только теперь им стал?

Дорожка свечей вывела меня во двор, туда, где все началось. Я шел медленно, наслаждаясь двойственностью моего нового мира, дыша морозным воздухом и борясь с желанием расстегнуть душный ворот рубашки еще больше.

Только нынешней ночью мне стали понятны отчаянные безумцы, заключающие сделку с демонами. От такого ведь не отказываются. Раздвинуть границы бытия – что может быть волшебнее? Ощутить полноту своего существования, пусть отчасти заемную и все же невозможно заманчивую, – разве есть на свете вещь, стоящая дороже?

Но что-то, что-то оставшееся от того прежнего Ханнера Мори со-Веента, помнившее необходимость подчинения, не всегда возникающую из полученного приказа…

Что-то шептало мне: хоть мир и стал больше, он закончится намного быстрее, чем прежний. Чем тот мир, который я только-только начал постигать.

Болезненное ощущение гибели. Оно тоже двоилось, ведь ни демон, ни я не собирались жить вечно. Но это ни в коем случае не значило, что мы готовы были позволить убить себя раньше времени.

– Ты долго там пробыл, – по обыкновению равнодушно, может, лишь слегка недовольно отметил верховный бальга.

Следовало бы насторожиться, поймав слухом слово «долго», но меня вдруг приводит в ледяную ярость совсем другое.

Долго, значит? Хорошо. Согласен. Но почему «там», почему не «с ней»? Он говорит о месте, а не о действующих лицах. Неужели собственная сестра никогда ничего для него не значила? Выходит, да. Но точно так же выходит, что и второй участник представления – не более чем кукла.

А что, он вполне прав: я же впустил в себя демона.

И не жалею об этом.

– Наверное, грехов оказалось слишком много.

– Но теперь они все искуплены?

Рукояти ножей ощутимо нагрелись в пальцах, да и лезвия, прижатые к бокам, спрятанные от случайных взглядов под широкими рукавами рубашки, мало-помалу впитывали в себя тепло тела. Пока что только моего.

– Да. Я чист, как летнее небо.

– И готов к очищению души?

Ну конечно! Зачем ему волноваться о возможном ослушании? У него же есть средство в любой миг вернуть человеческий разум обратно в пучину чужой воли.

– Я не тороплюсь. Могу подождать, пока остальные справятся со своими грехами.

Можно было еще немного поиграть с этой чернобокой мышкой, но ни я, ни мой новый напарник почему-то не хотели оттягивать неизбежную развязку. Должна пролиться кровь? Так зачем же медлить? И я вздрогнул от предвкушения боя, когда бальга, почувствовавший неладное, заставил прозвучать над двором голос прибоженного:

– Из всех грехов, выпадающих человеку испытанием, самый простой, но самый трудный в преодолении – ложь. Она просится на язык, ластясь как кошка, она обещает легкую победу во всех сражениях… Вижу, такое испытание выпало и на твою долю.

Наверное, я должен был упасть на колени и начать биться головой о каменные плиты. Не знаю. Но в любом случае не слушать, спокойно глядя на проповедника. Правда, тот ничуть не смутился и продолжил:

– Но грех – это всего лишь враг, такой же, как и все прочие. Можно отступить, поддавшись на уговоры. Можно дать отпор. Как поступает солдат?

– Солдат исполняет приказы.