Нити Жизни

пребывала под толщиной и мощью водопада. Сидела, не шевелясь, глядя вперёд, а темно-синие глаза смотрели на меня отовсюду.

И из всего этого шелестом до меня доносилось:

— Сопоставив результаты последнего осмотра с динамикой последних обследований, на лицо — выявления резкого ухудшения состояния.

Я слышу, как охает мать. Я чувствую, как отцовская рука сдавливает мою ладонь. Она у него влажная и холодная. Мурашки собираются под кожей на месте прикосновения. Что-то мелькает и развеивается, я ощущаю всё стороной…

Я не здесь. Я падаю в прореху за временную полосу этого момента. Голос продолжает звенеть, как неугомонный гам.

— Прослеживается недостаточность аортального клапана, утолщено левое предсердие и желудочек. С такой синоптикой начнется процесс — регургитация, при котором будет происходить обратный заброс крови из аорты в желудочек.

Он нагоняет, наступает на пятки, вцепляется мертвой хваткой.

— И сейчас, важно продержать сердце в рабочей функциональности, до получения донорского органа. Но при констатации, что сердце не операбельно, это составляет огромный риск. Прибегнув к резервному методу, останется вероятность, что во время операции ткани могут не выдержать и расползтись, как хлипкий шов. Операционная летальность: 70–85 %.

Пальцы сжимаются и разжимаются. Слова выталкивают и возвращают меня на землю. По-моему, они чересчур для такой маленькой комнатки.

Я вижу: Итан — сосредоточен, внешне спокоен. На лице — железная маска. До сих пор ни одна мышца не дрогнула. Однако — стоп. Его глаза — это зеркало души, в котором, без сомнения, всё клокочет.

Взволнованная мама переглядывается с папой и, держа платок у разреза глаз, смахивает выступающую мокроту, стараясь вкрадчиво объяснить ему то, о чем говорил доктор. Но, я не думаю, что это требуется, для этого есть чувства и как многим из нас, сейчас они ему подсказывают верно. Поэтому, после маминой речи на ломаном английском языке, он произносит:

— Шанс есть?

В это время я вздохнула для храбрости, а мама, трясущаяся рядом, наоборот, затаила дыхание.

Он кивнул:

— Мы будем бороться до конца.

За локоть с боку меня взяли крепко и надёжно. Это был папа. Я привалилась к его плечу, обняла за руку. Таяла я, как мороженое. По-моему, у меня поднималась температура. Жар ощущался в каждой конечности, но шум поднимать я не собиралась. На фоне переживаний мой организм и не такое может выкинуть. Мне б сейчас только, чтоб, вся эта смута постепенно и медленно унялась и улеглась в голове, пока я не спятила окончательно.

— Что вы предлагаете? — голос мамы приобрел, присущую ему, деловую тональность. Эмоции отступили, оставив лишь голую рациональность.

— Замену аортального клапана.

— Но, риск?

— Да, и в значительной степени он будет зависеть от функции левого желудочка, от его функциональных способностей во время операции. Тем не менее, такое протезирование позволит нам уменьшить выраженность симптомов, улучшит функциональный класс сердца и его выживаемость, снизит количество осложнений: приступов, одышки, обмороков.

Мама напряжена до предела, но не знает, как сформулировать все свои чувства. Она лезет в сумочку, шебуршит там, переворачивая содержимое, как будто, кто-то спрятал туда нужное решение. Вся нижняя часть лица у неё ходуном ходит, она еле сдерживает наплыв прорывающихся слезных крошек.

— Это даст нам время, а это самый главный аргумент, мэм.

И всё. Тут плотину прорвало. Она — сломалась.

— За что это нашей девочке? За что? — шепчет её поникший голос, слёзы заливают прекрасное лицо.

Итан, как супермен, пулей перелетает от стола до кулера у стенки и, набрав в стакан воды, подает моей матери.

— Спасибо, — проговорил мой отец. Итан понимающе кивнул.

Глоток. Секунда. И также быстро инерция трезвого мышления берет вверх. Воля у неё бойцовская. Откуда только черпает силы? Её стойкость восхищает меня. Я знаю, как больно бьет жизнь, как она может взносить вверх и кидать вниз, что порой очень трудно подняться, однако, мою мать невзгоды научили противостоять и бороться. Они закалили её характер и выдержку, тогда, как я, до сих пор не могу этим похвастаться.

Я не могу больше. Мне надо отсюда отлучиться. Сейчас же! Не видеть и не слышать ничего! Все мои старые воспоминания наваливаются на меня, как рухнувшее здание, и погребают меня под обломками. Я хороню себя — заживо.

— Мне… — почти вскрикиваю я, отрываясь от родительского плеча.

Мама чуть стакан не роняет:

— Что такое? Что-то болит?

— Нет, — отрезаю я, утихомирив голосовые связки. — Мне немного душно, я выйду ненадолго.

— Мне пойти с тобой? — интересуется она, когда я выклепываю к выходу. Сама не знаю, как не спотыкаюсь: пол шатается, мебель пляшет, стены кривятся и кренятся…

Натянув искусственную улыбку, вытягиваю:

— Нет, спасибо. Я одна справлюсь.

Берясь за ручку с другой стороны двери, я замерла, прислушиваясь: они перешли к обсуждению деталей. И тут выяснялась ужасающая вещь.