Ниточка судьбы

— Да что ты, после того как я потеряла способность помнить о многом, а потом вспомнила все, со мной что-то сделалось. Москва для меня, например, сейчас заселяется вновь. Сейчас в ней всего несколько жителей. Ты да капитан Кравцов, Володя Осетров, моя кошка Штука, Танюшка в своем Тропареве. Соболева сама по себе, не важно, что она профессор и ученица великого Генриха Нейгауза.

— Прости, что я тогда не к месту процитировал Нейгауза, — куда-то в сторону произнес Тульчин.

Он смотрел на солнце, опускающееся за темные дубы.

— Я все простила тебе в тот же вечер. Я расскажу после, как это со мной происходило. Интересно, так я разговаривала сама с собой, как Баба-яга со своей ступой.

— Ты можешь спокойно готовиться к московскому конкурсу, — без всякой связи сказал Алексей. — Тебе никто теперь не сможет помешать.

— Даже всемогущий Третьяков? — без видимого интереса спросила Вера.

— Надеюсь, что нет. Сейчас он под пристальным наблюдением нашего несравненного «шерифа». Оказывается, он был связан с замечательным деятелем, этаким наркодельцом, державшим в руках всю наркоторговлю Сибири и Урала.

— Удивительные вещи, — спокойно произнесла Стрешнева. — Кажется, я даже знаю его кличку. Не Новик ли? Новиков, наверное.

— Откуда ты знаешь? — удивился Тульчин.

— В Питере подслушала. И понимаю теперь, что тот «репортер» с самолета тоже его человек. А если сопоставить некоторые высказывания капитана Кравцова, то получается, что никакой он не репортер, а мент, которого Павел вычислял, Палкин, кажется. Но что-то мне все это теперь, Алеша, не интересно. Конкурс-то будет?

— Еще как будет, — печально сказал Тульчин. — И ты его выиграешь! Я нисколько не сомневаюсь.

— Нет, — возразила Вера. — Во-первых, скандал этот… газетный…

— Никакого скандала!

— Неправда, разговаривали бы мы с тобой вот здесь.

— Ну беседовали бы в Риме, например. Никакого скандала, конкретно — распря двух магнатов — Крутицкого и Новикова. Тебя это все коснулось по другому поводу. Крутицкий заигрывал в свое время с культурой, чем приобрел себе прочный и долгосрочный авторитет. Новикову же этот его авторитет как кость в горле. А поскольку Третьяков у Новикова на содержании, возникла твоя тема. Затеять скандал, опорочить «вливания» Крутицкого в культуру, и все это за твой счет. Да и у самого Третьякова была крупная ставка на Даутова. Ведь до сих пор он не воспитал ни одного выдающегося пианиста. А без этого, как выяснилось, в вожделенную Англию ему путь заказан. Он хочет там преподавать, а ты оказалась сильным соперником его Даутову.

— Алеша, разве так бывает? — посмотрела на Тульчина Вера.

— Только так теперь и бывает.

— А меня-то он за что хотел изничтожить? Я ведь могла умереть или стать калекой.

— Он вас всех считает калеками, — ответил Алексей. — Он один — сверхкумир и супервельзевул. И даже все его подручные вроде юного пианиста Даутова — горстка праха. По этому профилю Третьяков всегда лидировал. Тут ему никто в подметки не годится, включая всех власть имеющих. Ответственность ни за кого он принципиально нести не собирался и не собирается… Лишь бы деньги текли рекой. Постоянно.

— Да он хоть понимает, что из-за меня может угодить за решетку?

— Когда вопрос стоит о власти, причем о власти безграничной, понимание отменяется. Начинается жизнь «по понятиям». А это совсем другое.

— Я давно хотела тебе сказать, Алеша, что я не буду участвовать в этом конкурсе. И в другом не буду. И в третьем.

— Но дорога свободна, — заметил Тульчин. — А небольшой налет скандальности только укрепил твой авторитет. Умным людям, а они изредка попадаются на этом свете, понятно, что ты не верблюд…

— …А Изысканный Жираф, который бродит и по ночам прячется в мраморный грот. Так вот — хочу в мраморный грот! А что за бандосы искали меня в Сетубале?

— Люди старшего Даутова. Пытались спасти задницу его сынка.

— Это люди старшего Даутова, — протяжно произнесла Вера. — Семья вурдалаков Даутовых. Обладатель Гран-при Даутов.

— Они хотели как-то все замять, чувствуя, что пахнет жареным.

— Откупиться, например? — предложила Стрешнева.

— И откупиться тоже.

— Во дают! — восхитилась Вера. — Это круто. Большой московский стиль. Послушай, Алеша, где мы с тобой живем?

— Между Марсом и Венерой, в доме каменном большом…

— Там живут Алеша с Верой… А дальше как?

— А дальше — тайна. Устраивает?

— Очень даже. Ни о чем никому не расскажем. Никогда не вернемся домой. У меня это стихотворение время от времени всплывало в мозгу. Здесь, на чужбине. То есть я поняла, что такое не вернуться домой. Никогда. В полной мере. Я ведь даже маму забыла. Вроде бы что-то вспоминала, как я была ребенком, например, и что кто-то со мной был, большой и добрый, красивый. И на том воспоминание отменяется. Остается море, песок, чужие небеса…

— В этом виноват я, — нахмурился Тульчин.