Ницше

Ницшевская мифема круга, вполне возможно, носила экстатически-световой характер, то есть порождена идеей света, мысленные эксперименты с которым несколько позже привели Эйнштейна к созданию другой мифемы — теории относительности. Для Ницше свет порождал визуальные галлюцинации, для Эйнштейна служил пробным камнем интеллектуальных построений.

У Ницше сложились совершенно особые отношения со «светом»: сильнейшие головные боли, постоянные, особенно в последние годы жизни, ухудшение зрения сформировали из него существо, крайне чувствительное к свету и световым эффектам; в тех промежутках между болезненными состояниями, когда чистый свет более не сопутствовал острой боли, а награждал радостью обладания миром живого, радостью «быть», и возникали перцепированные образы, которые современная наука называет фосфенами («остаточные образы»), легко вызываемые даже слабым давлением на глазное яблоко; в зависимости от силы давления и возникает перцептивная геометрия — диски, концентрические окружности, арки, спирали и т. д. На уровне глубинного переживания геометрия фосфенов и геометрия архаических символов могут совпадать.

Письма Ницше и его поздние сочинения полны восторженных изъяснений на языке световых метафор:

«Я весь направлен к свету: он — то, почти единственное, без чего я абсолютно никак не могу обойтись и, думаю, нечем заменить: сияние легких облаков».

Или другое признание:

«Вот и снова ночь вокруг меня: я обрел бы себя, если бы сверкнула молния; благодаря этому краткому мигу напряжения я совершенно полностью овладел бы собой и своим собственным светом».

Внезапные переходы из темноты на свет, то боль, то эйфория светового восторга, привычка грезить с закрытыми глазами, конечно, не могли не сказаться на экзистенциальном и метафизическом опыте Ницше.

Отнюдь не случайно я связал светом стоящего на пороге безумия Ницше и стоящего на пороге великих открытий Эйнштейна: свет оказался порождающей материей представлений о времени того и другого.

Есть нечто временное в неумолимом течении времени. Прошлое, настоящее, грядущее — изобретения нашего ума. Недалеко ушло то время, когда сознание ориентировалось не на изменение, а на постоянство, когда в мире царила устойчивость и когда ветры прогресса еще не разрушали природу. В том мире человек «инстинктивно пытался превзойти или устранить время». И даже когда это ему не удалось, он не отказался окончательно от неподвижности. Так возник образ времени-колеса, которое вечно движется, но постоянно возвращается в исходную точку. Даже в нашем сознании все еще сосуществуют два времени — малоподвижная, почти неизменная вечность, замерзшая в глубинах подсознания, и подвижная повседневность, суетная, взбалмошная, очевидная, но еще более кажущаяся, ведущая рождение к смерти. Идеология великого круга со всеми разновидностями метемпсихоза не может быть изжита в этом вечно пульсирующем мире.

Здесь же коренится явление déjа vu — уже бывшего, самсары.