Ницше и нимфы

Распятый, но сильный духом, еврей знает, как высмеять обессилевшего борца за культуру, который не может набраться сил, ибо потерял веру в собственные принципы. Но смерть прекращает любые насмешки. Смех должен замереть по эту сторону могилы.

Это распятие не дает мне покоя. Все мои мысли крутятся вокруг фигуры Распятого. В странническом своем пути меняю номера гостиниц и пансионатов, но везде над кроватью висит Распятый, деревянный идол с вечным скорбным взглядом к небу, при этом, всем своим растиражированным по всему миру видом назидательно взывающий к милосердию. Он прерывает дыхание, наплывает страхом потери сознания, и это в незнакомом и вовсе не дружественном месте. Чувствуя приближение рвоты, выбегаю на улицу, в любую подворотню, боясь, что полиция прихватит меня, как злостно упившегося алкоголика, меня, который вообще спиртного не употребляет.

И моя мысль движется по золотой середине, без которой, по исповеди Паскаля, мы покидаем свою человечность и падаем в яму отвращения к самому себе.

Тьма и Свет не отпускают мою душу на покаяние. И тогда я пытаюсь наладить диалог хотя бы с собственной Тенью, частицей этой Тьмы: задумываю книгу «Странник и его Тень».

88

В сентябре я вместе с Элизабет покидаю Санкт-Морис, направляясь в город моей юности Наумбург, единственное место после Базеля, которое было и остается моим домом, где можно добиться хотя бы некоторой доли выздоровления.

К болезни, к этим неотстающим приступам, привыкнуть невозможно, но я уже приспособился в этом состоянии работать. В труде мое спасение.

Сажусь и начинаю вести диалог с собственной тенью. К сожалению, лишь с ней я могу вести диалог на моем уровне и на темы, которые в недостаточной степени развил в «Человеческом, слишком человеческом».

По сути это будет вторым приложением к книге, первое приложение к которому «Разнородные мнения и максимы» вышло из печати в феврале.

Тень деликатна и молчалива. С утра плетется за мной, как умная и всё понимающая собачонка, ведь на утреннем солнце, она еще младенец.

В полдень она целиком сливается со мной, и мы вместе становимся полноправной частью великого Полдня мира.

После полудня она забегает мне все дороги, зная уголки моего детства и юности в Наумбурге и напоминая мне их по пути. Я наделяю ее собственным голосом, ведь мне не привыкать слышать голоса.

Он звучит из ее уст довольно молодо, хотя ведь родилась она в тот миг, когда отрицаемый мной Бог воскликнул: «Да будет Свет!»

Но даже она не знает, каким был мир до возникновения Света, и был ли он вообще. А она отвечает, что является еще и Тенью света от Древа Познания, протягивающейся от вещей. И вещает она, что люди, не сумевшие проникнуть в сущность этих вещей, объявляют их непознаваемыми и называют «вещами в себе».

Я прерываю ее, говоря, что главное в диалоге — краткость и занимательность. Именно поэтому так скучны длинные диалоги Платона.

И так я сижу в тени двух деревьев — Древа Познания и Древа Жизни, не подозревая, что нахожусь в Раю.

Я могу удлинять или укорачивать себя в отличие от человека, говорит моя Тень. Правда, это зависит от солнца. Когда оно закатывается или небо затягивается облаками, я, несмотря на все мои знания, испытываю страх вечного исчезновения, ибо знаю, насколько моя прародительница Тьма жестока и категорична. Потому мое существование зависит от отца-прародителя — Света. К большому сожалению, Свет сам зависит от прародительницы Тьмы.

Но вот и ты, говорю я, застилаешь меня, моя Тень. Меня из-за тебя не видно, потому тебя принимают за меня. Погляди, я сижу в тени Древа Познания. Отрицая Бога и его Ветхий Завет, я не могу освободиться от его описания Рая с Древом Познания и Древом Жизни, от которых ты отбрасываешь Тень. Это изводит мою душу, но я не могу избавиться от простоты и гениальности этой картины. Ты не всегда дружественна, моя Тень. Обернувшись болью, ты застишь мне глаза так, что я света белого не вижу Не обращай внимания на все эти недомогания, отвечает моя Тень, ведь разговариваешь ты не просто с тенью, а с Тенью твоего личного Древа Познания и личного твоего Древа Жизни.

Какое же тут познание, говорю я, если вокруг море лжи. К примеру, не дает мне покоя постыдная ложь, что любовь имеет одну единственную цель — деторождение, а не удовлетворение сладострастия.

Что мне в тебе нравится, размышляет вслух моя Тень, это отсутствие притворства: ты признаешься мне напрямик и вслух в том, что тебя сейчас особенно мучает.

А сегодняшняя молодежь, говорю, относится к этому легкомысленно, протестуя против излишней зависимости от врачей, учителей, насилующих наши души. Вообще-то человек всегда зависим, но чувствует себя свободным лишь потому, что по долголетней привычке не ощущает своих оков. Так что «свобода воли» это, по сути, вошедшее в привычку отсутствие ощущения оков.