Ницше. Введение в понимание его философствования

Основная черта, определяющая натуру Роде, это потребность в постоянном страдании, потребность, которая уже в молодости время от времени проявляется в скептицизме и тоске, а позднее выходит на передний план каким-то одновременно волнующим и вызывающим чувство жалости образом: «Если бы я был до конца учёным! до конца Вагнером! А то я кто-то наполовину, и вместе с тем на 1/20 Фауст» (2.6.76). Роде знает сам, куда ведёт его путь, но это знание его не спасает. Ни в чём до конца не уверенный, он мечется из стороны в сторону и, наконец, делает шаг, исходная и конечная точка которого выражена в высказываниях:

3.1.69 (двадцать четыре года): «Правильное определение было бы таково: страна филистеров, здоровяков, образцовых профессоров, какими они бывают по пятницам, национал-либеральных протобестий. Мы прочие, слабые души, можем существовать только в неустойчивом состоянии, подобно тому как рыба существует только в проточной воде».

15.2.78 (тридцать три года): «В конце концов, пожалуй, именно какая-то целительная глухота позволяет так жить дальше … Моя женитьба стала решающей причиной полной отрегулированности хода моего часового механизма … Впрочем, супружество есть вещь, заставляющая призадуматься: невероятно, как оно заставляет стареть, ведь находишься на определённой вершине, выше которой уже ничего нет».

Роде, который остался верен содержанию, а не взглядам своей юности, который сделал греческую культуру предметом рассмотрения, а не критерием своих обязательств, который в Байрейте искал забвения в романтических чувствах, который всецело подчинился законам филологического сообщества, уже в 1878 г. не мог понять Ницше и упрямо восклицал о себе: «Я, со своей стороны, не могу прыгнуть выше головы» (Ницше, 16.6.78). Поначалу кажется, что вопреки неприязни Роде ещё осознаёт превосходство ницшевой натуры: «со мной, как и в давние времена, когда я был с тобою вместе, дело обстоит так: на некоторое время я поднимаюсь на более высокий уровень, как будто становлюсь духовно благороднее» (22.12.79). Однако уже скоро Ницше начинает осознавать огромную дистанцию между ними: после одного письма Роде он в смущении пишет Овербеку: «Друг Роде написал длинное письмо о себе, в котором, однако, дважды почти сделал мне больно: 1) какая-то бездумность в отношении жизненной ориентации у такого человека! и 2) масса дурного вкуса при выборе слов и выражений (быть может, в немецких университетах это называют “остроумием” — упаси нас Небо от этого)» (28.4.81). Связи Роде с собой он уже не ощущает: «Роде написал, будто я не верю, что то представление, которое он обо мне составил, правильно … будто он не в состоянии чему-то у меня научиться — у него нет сочувствия моим страстям и страданиям» (Овербеку, 3.82). Роде ещё ободряет себя, давая отстранённую, но в то же время завышенную оценку: «Ты, дорогой друг, живёшь на другой высоте настроения и мысли: ты словно поднялся выше атмосферы, в которой болтаемся все мы, ловя ртом воздух …» (22.12.83). Однако оценка эта, в сущности, уже больше из области желаемого, чем действительно ощущаемого, и оборачивается самым чёрствым и раздражительным неприятием, которое находит выражение в письме к Овербеку, написанном после прочтения «По ту сторону добра и зла»:

«Бо́льшую часть я прочёл с большим негодованием … всё и вся наполняло меня отвращением. Собственно философское здесь так же убого и почти по-детски наивно, как политическое вздорно и объясняется незнанием мира … ничто не идёт дальше произвольных измышлений … Я уже не в состоянии всерьёз воспринимать эти вечные метаморфозы … Проявление некоего остроумного ingenium[17], неспособного, однако, на то, чего он, собственно, хочет … я нахожу вполне объяснимым, что всё это не производит никакого эффекта … и уж особенно и более всего раздражает невероятное тщеславие автора … при той стерильности, которая в конечном счёте везде просматривается у этого всего лишь подражательного и несамостоятельного ума … Ницше был и остаётся в конечном счёте критиком … Мы, прочие тоже бываем неудовлетворены собой, но мы и не требуем никакого особого почтения за наши несовершенства. Ему надо бы как-нибудь этак вполне добропорядочно и рутинно поработать … Чтобы остыть, я читаю автобиографию Людвига Рихтера …» (1886 Bernoulli 2, 162ff.).

В конце концов Роде, в отличие от Овербека, отрёкся от своего братства по оружию с Ницше против Виламовица как от юношеской глупости (Bern. 2, 155). В его сочинении «Психея» (1893), где трактуются предметы их общего интереса юношеской поры, Ницше не упоминается ни разу: тем самым как учёный-классик он был подвергнут остракизму и со стороны Роде.