Нью-Йорк 2140

Таким образом, мой индекс содержал и скрывал ряд предположений и аналогий, ряд округлений и догадок. Никто не знал этого лучше, чем я, потому что я сам принимал решения, когда кванты представляли мне варианты расчета тех или иных качеств. Я просто выбирал их, и все! Именно это делало его экономической величиной, а не физической. В итоге ИМС позволил другим (и «УотерПрайсу» в том числе) выдумывать свои производные инструменты, которые можно было предлагать и покупать. А потом их можно было включать в более крупные бонды и продавать снова. Люди любили индекс и его значения и не слишком-то вникали в его внутреннюю логику. Новые бумаги имели ценность сами по себе, особенно если высоко оценивались рейтинговыми агентствами, у которых, к счастью, была короткая память, как и у всех в сфере финансов, когда дело касалось их собственных нелепых суждений. Поэтому рейтинги по-прежнему имели значение как штамп законности, как бы глупо это ни было, учитывая, что этим агентством владели те же люди, кого оно оценивало. Поэтому сейчас, как и всегда, можно было получить рейтинг AAA не за субстандартную ипотеку, очевидно плохую, но за подводную, явно гораздо лучшую! А о том, что вся подводная собственность была в некотором смысле крайне субстандартной, не упоминалось вовсе – говорилось лишь, что это один из аспектов очень прибыльных рисков.

Очередной пузырь, скажете вы, и будете правы. Но люди слепы, когда находятся внутри пузыря, – просто не видят его. И это очень круто, если вы знаете угол обзора, который позволит вам замечать сам пузырь. Страшновато, конечно, но и круто – ведь вы можете хеджировать, исходя из этого знания. Можете открывать короткие позиции. Можете, как я выяснил, сделав это, изобрести пузыревый инвестиционный инструмент, основанный более-менее на случайности, продавать его людям и смотреть, как он приобретает значимость. Все это время понимая, что он превращается в пузырь, шортить его, готовясь к моменту, когда он лопнет.

Мошенничество? Нет. Пирамида? Ничуть! Только финансы. Все как есть законно.

* * *

Так предыдущие полгода я изучал статистику с береговых линий мира, пытался просчитать все тренды, гадал по чайным листьям, читал технические журналы, изучал многое, даже городские легенды. И пришел к убеждению, что момент, когда пузырь должен был лопнуть, уже близился. В некоторых регионах, таких как старый добрый Манхэттен, наблюдался огромный приток технологических инноваций, человеческого капитала и денежных ресурсов, и мы уже готовились освоить межприливье и выжать из него все что можно. Но большая часть мира была далека от этих совершенств, и в результате там межприливье разрушалось быстрее, чем его восстанавливали. С начала Второго толчка прошло примерно пятьдесят пять лет, с окончания – сорок, и по всему миру строения испускали дух и рушились навсегда. Маленькие строения, крупные, небоскребы – последние падали с мощным всплеском, так, что рынок содрогался от последствий. Однако мы успевали подогнать ИМС, обыграть получившийся толчок и получить еще немного очков на свой счет – и после этого пузырь продолжал раздуваться дальше. Только казалось, будто всему миру грозило катастрофически накрыться крышкой. И чем больше я шортил, тем больше помогал пузырю лопнуть.

Что могло быть тревожнее и круче этого?

И я собирался на пятничные посиделки с Джоджо, а потом, возможно, мы с ней побудем на реке, в полуночный прилив, при полной луне, идеально! «О! О!»

* * *

Я вышел с работы и пожужжал к «Эльдорадо Эквити» на перекрестке. Повернув на Канал-канал, как его любили называть туристы, я обнаружил его загруженным обычным дневным трафиком: моторные лодки стояли корма к носу, борт к борту, так что за ними и воду было тяжело разглядеть. Можно было перейти канал по лодкам, даже без необходимости куда-то перепрыгивать, и некоторые продавцы цветов так и поступали.

Джоджо ждала на пристани своего здания – я почувствовал, что мое сердце забилось быстрее. Я «поцеловал» пристань правым бортом и поздоровался:

– Привет.

– Привет, – сказала она, бросив быстрый взгляд на запястье, но я прибыл вовремя, и она кивнула, будто признавая это. Затем грациозно прошла по палубе к кабине, и мне, глядевшему на нее из-за руля, казалось, будто ее ноги тянулись бесконечно.

– Как насчет устричного бара на 40-м рифе?

– Звучит неплохо, – сказала она. – А у тебя есть шампанское на этом прекрасном судне?

– Конечно, – ответил я. – А что празднуем?

– Пятницу, – ответила она. – А еще я сделала маленькую меценатскую инвестицию в жилье в Монтане, и, кажется, очень удачно.

– Молодчина! – похвалил я. – Уверен, народ там очень обрадуется.

– Это точно, обрадуется.

– Шампанское в холодильнике, – сказал я, – или хочешь сама порулить?

– Конечно.

Я нырнул вниз и вернулся с четвертью[50].

– Боюсь, у меня только четвертинки есть.

– Ничего страшного, все равно скоро будем на 40-й.

– И то правда.